Когда наступала весна, то вдоль улицы Воскресенской, переименованной в 20-е годы прошлого века в улицу террористки Коноплянниковой, стремительно текли ручьи.
Мы бросали в эти ручьи палочки и вместе с палочками бежали вдоль дороги, выложенной брусчаткой, вниз - на большую поляну. Мы брали в руки прутики и помогали палочкам плыть по стремнине, перепрыгивая пороги. Мы поправляли их, когда они спотыкались у заторов из мусора или начинали ходить кругами, попадая в заводи, покрытые мутной пленкой мазута, смытого с проезжей части.

Все ручьи стекали на большую поляну к дому местного попа.
Я был однажды в этом доме, мне было лет 6 или даже 7, да, помнится, я уже ходил в школу, и там меня вела по жизни моя незавбенная учительница Зоя Ивановна. В те времена вся правда жизни в виде экстракта была напечатана на обороте тетради из 12 листов.
.... если ты выпил проявитель, то выпей и закрепитель...
и про скомунизженную какую-то там цель...

Почему я попал к попу? Делать мне, октябренку - который уже побывал справа от красного знамени, где постучал в барабан (слева - мой приятель, сын карельского переселенца и алкоголика Вовка Степанов гудел горном), там было нечего - но меня туда привели, так сказать, за компанию.

Дом этот выглядел как крепость - там все (даже внутренние) двери были обиты железом и закрывались на ключ и два засова. На окнах были толстые решетки. Наверное, оставался только подкоп, но весной полянку перед домом попа заливало, и поэтому подкоп был возможен только в течение нескольких месяцев, скорее всего в июле-октябре перед первыми морозами.

Удивительно, но я хорошо помню этого попа и его ощетинившийся дом - однако осадочек до сих пор остался: в этом доме меня не угостили конфетами.

Меня, шкета, подстриженного под полубокс, уже угощали экзотическими тогда трюфелями в доме у родственницы шахматиста Алехина, в доме у родственников конструктора Туполева я сьел все конфеты с громадного подноса (за что вечером был поставлен в угол), в доме директора местной филармонии я ел пастилу в шоколаде и ел зефир в доме председателя уличного комитета, но у попа была явно более приземлёная философия, чем у музыкантов, шахматистов, и председателя уличного комитета.
Некие суровые, эсхатологичекие идеи по жизни, глубокие гносеологические познания, весь его опыт общения с людьми абсолютно отвергали одно, а именно, предложение сьесть конфетку маленькому мальчику.

Поп был большой и толстый, а попадья была маленькая и круглая.
Мне вечером сказали, что за день в церкви он зарабатывает больше, чем профессор за месяц. Я не мог заснуть два дня.

Кстати, толстый и черный парниша, торгующий параферналией на пересечении улиц в Бронксе, зарабатывает за день 10 штук вечнозеленых. То есть, сама жизнь кричит нам, прохожим по ней, маленьким и взрослым, из-под каждой подворотни, из-за обитой железом двери, что на "фане" можно заработать больше чем на "лёарнинге". Потому что нет никакого "фана" в " лёарнинге", но зато есть и можно заработать бабло на "леарнинге оф фан".

Прочитав сегодня, что ректор физтеха Ник-Ник Кудрявцев зарабатывает 400 штук зеленых в год, в то время как профессор физтеха зарабатывает за тот же год всего 4 штуки, я вспомнил Сергея Олегыча Мачерета.

Сергей Олегыч Мачерет, задолго до того как стал сотрудником Принстонского университета, провёл свое счастливое детство на физтехе. Как и многие физтехи его поколения он был не по годам умен, и мог с нуля организовать любое дело, например, пригласить самого Тарковского побазарить за жизнь в местный физтеховский клуб.

Сергей Олегыч вёл себя как типичный старший товарищ: любил поспать, был суров, но справедлив.
Он был выдающимся естественно-научным философом, то есть мог выискать среди праздно шатаюшихся по общаге индивидуумов тех, кто "всегда готов" пожрать и жаждет знаний, заставить их ночью выкопать картошку на колхозном поле возле города Долгопрудного, найти в час ночи бутылку водки и обьяснить им (то есть нам) премудрости физтеховской жизни... до сих пор я благодарно вспоминаю его уроки.

Мелкий шкет с мелкого курса, мнения которого старшие товарищи никогда не спрашивали, я был свидетелем многих легендарных поступков Сергея Олегыча.

Несомненно, в анналы войдет следующая история.

Как известно, Ник-Ник - нынешний ректор физтеха - начал свое медленное но упорное (упоротое?) восползание по служебной лестнице с должности зам. декана физхима по младшим курсам.

Заметим, что тогда, 35 лет назад, физхим был еще приличным факультетом. Незначительно позже он превратился в малопочитаемый хлам в результате перекроек, перестроек, отпочкований и прочего бардака, начало которому положил сам факт нахождения на нем замдекана, а потом и декана Ник-Ника Кудрявцева.
Конечно же, одним из любимых развлечений Ник-Ника как замдекана было частое проведение эпичных шмонов в общаге.

Короче - идет шмон... через некоторое время Ник-Ник стучит в дверь к Сергею Олегычу.
Сергей Олегыч, как любой уважающий себя физтех, к первой лекции никогда не вставал. Еще чаще он не вставал и ко второй лекции. Поэтому он проингнорировал громкий стук в дверь, сопровождаемый энергичным криком: "Немедленно открывайте дверь, обход!".

Естественным образом, обьятия Морфея не бывают такими крепкими, и после 10 минут криков и возни Сергей Олегыч просыпается и недовольно спрашивает: "Кто?"
Ник-Ник чувствует сильный характер жильца и там, стоя у двери, решает прикинуться Муму и блеет: "Свои..."
"Свои, - отвечает Сергей Олегыч, - давно по тюрьмам сидят..."
А дверь он так и не открыл.

Я помню и другие менее конкретные пожелания Принстоновского профессора ректору физтеха. Многие годы здесь, в Америке, я живу с надеждой, что слова Сергея Олегыча станут-таки вещими, и страдания физтехов закончатся тогда, когда Ник-Ник нацарапает заточенной ложкой свою первую зарубку на кирпичной стенке пенитенциарного заведения.

Сейчас немногие дети играют по весне в кораблики. Но те, которые играют, наверняка думают, что пройдет весна, и настанет лето, они уедут к бабушке, потом пройдет еще одна весна и еще много других весен, и они уедут из дома, например, поступив в один Долгропрудненский институт.
Потом, отучившись 6 лет в этом институте, и набравшись разных там полезных и не очень премудростей, в том числе от старших товарищей, они сядут на корабль и навсегда уплывут туда, где нет "ни шмона, ни драк", уплывут в сторону заходящего солнца, взглянув напоследок на длинную тень от барака, возле которого так быстро прошло их физтеховское детство, и так беспечно бежал ручей.