Петров И.Р. ШЕСТЬ МИНУТ МИМО НА ЭЛЕКТРИЧКЕ Петров Игорь Романович - финансовый директор Акционерного Общества "СИМПЛЕКС" (Москва). В 1986 г. поступил в МФТИ. Активно сотрудничал с газетой "За науку". С 1991 по 1994 гг. обучался в Литературном институте. Автор двух книг стихов. Выпускник Физтеха 1994 года.

Необходимое предисловие

Автор должен честно предупредить читателя о том, что защитил физтеховский диплом более полутора лет назад и с тех пор несколько отдалился от проблем своей Alma mater. Более того, вследствие частых командировок в среднеазиатские республики его публицистика по стилистике и лексике стала приближаться к передовицам центральной тамошней газеты "Голос акына". Помня об этом, автор выносит на суд читателя не новые, но хорошо забытые старые заметки, публиковавшиеся, большей частью, в газете "За науку". Расположены они в логической, можно даже сказать, хронологической последовательности, что представляет читателю возможность самому поразмышлять над разноцветными картинками Физтеха последнего десятилетия.

    Сейчас мы все реже и реже бываем здесь. Один раз в год на матче века, еще один раз - по каким-то случайным делам. И несмотря на строгое постоянство географических карт, он становится от нас все дальше и дальше, этот маленький город со смешным названием

ДОЛГОПА.

В один из погожих летних дней восемьдесят шестого года я поставил свой коричневый чемодан на потертые ступени аудиторного корпуса. Вокруг кишели родители. Родители бьши взволнованы. За моей спиной заканчивался инструктаж: "И главное, Коленька, перед тем, как зайти в приемную комиссию, не забудь высморкаться". Я почувствовал себя политруком Крючковым. Отступать было некуда. Сзади была Москва. И я потянул на себя тяжелую дверь.
Внутри было душно. Бросался в глаза плакат "Памятка абитуру". Слово "абитур" мне активно не понравилось. Во-первых, чувствовался латинский привкус, во-вторых, оно казалось оскорбительным, как любое сокращение.
Я поднялся на второй этаж. Из одной двери в другую целеустремленно бегали абитуры с бумагами в руках. Периодически они сталкивались, поворачивались и бежали в обратные стороны. Закономерности я не улавливал. В углу один высокий абитур, рисуя пальцем на стене воображаемые линии, басом объяснял двум собратьям: "Осталось доказать, что этот треугольник конгруэнтен этому". Мне стало дурно. Я прислонился к стенду. На стенде висело фото студента, работающего в лаборатории имени первого закона Кирхгофа. Правдивость изображенного подчеркивали стоящие на заднем плане вольтметры.
Дальнейшее вспоминается смутно. Письменная математика. Пять раз решал уравнение, получил пять ответов. Выбрал последний. Угадал. Письменная физика. Вечные проблемы с электричеством. "Ток - направленное движение электронов". Чушь какая-то. Устные экзамены отменили. Начиналось время больших экспериментов. Джентльменский набор оценок: 4, 3, 5. Хорошее было сочинение. Про Павла Корчагина. Собеседование. Чем вы хотите заниматься в будущем? Попробуй тут, покажи остроумие.
Наступил волнующий день. Должны бьши вывесить списки зачисленных на первый курс. Я занял дежурство у запертой калитки за полтора часа. Рядом стоял мужик с двумя "трояками" и бодро делился советами, где лучше проходить отработку. Наконец, калитка распахнулась. И пятью минутами позже все стало ясно. Для очистки совести я поискал себя в списках других факультетов. И мирно потопал в никуда. На аудиторном корпусе бьши развешаны более или менее разноцветные плакаты. Меня без экзаменов принимали в свои ряды Ивановский текстильный и Рязанский политехнический. Я был нужен в Куйбышеве и Калинине. И даже в Ленинградском технологическом.
Я закрыл глаза. Была белая ночь. Вот-вот должны были развести мосты. И мы с незнакомкой бежали куда-то вдоль Невы. "У нас в Питере...", - говорил я ей на бегу. Тогда это звучало круто.
Все, произошедшее в дальнейшем я могу объяснить только тем, что находился в состоянии полной прострации. Я пошел забирать документы в приемную комиссию. И там мне посоветовали сходить на апелляцию. А я согласился.
Апелляция шла полным ходом. Рассерженные родители со слезами в голосе и металлом в глазах были настроены решительно. Я записался тридцать вторым. Часа два спустя меня вызвали. В дальнем конце длинного кабинета сидели декан, один из его заместителей и секретарь парткома. Сравнение с тремя богатырями не проходило. Вид у них был утомленный. "Ну, молодой человек, чем вы не довольны", - спросил декан. "Я... всем доволен", - после некоторой паузы выдавил я. "Но вы же пришли на апелляцию. Значит, должна быть какая-то причина". "Не знаю, - помотал головой я, - просто мне очень хочется учиться в вашем институте".
Меня приняли.

    Так начался для меня Физтех. И ощущение некой сказочности и нереальности происходящего не покидало меня весь первый курс. И когда эта полусладкая жизнь вдруг прервалась, осталось только вспоминать о том, что

БЫЛИ ЖЕ ВРЕМЕНА.

У каждого нормального первокура, поступившего на Физтех, сразу же возникает желание поработать в "За науку". Не стали исключением и мы, решив расспросить членов редакции о том времени, когда они сами учились на первом курсе, тем более, что это интервью нам засчитали за два дня отработки.
К сожалению, по случаю каникул вся редакция была на отдыхе кроме одного коллеги, который пожелал сохранить инкогнито:
- О, первый курс! Как давно это было. Тогда еще не было кафедры истории культуры, но уже была столовая, тогда пруды казались долгими, дачи - новыми, и Москва заканчивалась на станции Марк, тогда светило солнце, в "яме" давали токайское, птички божий не знали ни заботы, ни труда... Тогда... Ах, да что вспоминать... Хотите чаю? - неожиданно спросил он.
Мы промычали что-то невнятное, он залез под кровать, на которой сидел, долго там копался, наконец вытащил синюю пластмассовую канистру, посмотрел в нее, брезгливо понюхал и развел руками:
- Новый надо заваривать, - после чего бросил канистру обратно под кровать.
- Вот что я вам скажу. Коллектив тогда был другой: дружный, собранный. Старшие курсы шефствовали над младшими. Проявлялись взаимовыручка, высокие моральные качества, всячески искоренялись лень, халатность. Ежегодно проводился ленинский зачет, где каждый отчитывался о проделанной общественной работе.
- А культурный фон?
- Культурный фон тогда был другой. В каждом корпусе была дискотека, на которую первокурам попасть было не так просто. Девушки из МГУ, скажем, плехановского, МГИМО считали подарком судьбы приглашение на эти дискотеки. В КЗ показывались интереснейшие фильмы, приезжали артисты, проходил ВДФ, недели факультетов...
- А что вы скажете о науке?
- Наука была тогда другой. Ведь тогда еще не был открыт электрон, или я что-то путаю.
- А девушки у вас на курсе были?
- Девушки тогда были другими. Они жили в "четверке". Я туда лазил ночью через окно второго этажа. Один раз. Пил чай. Сейчас хожу мимо этого окна, думаю: были же времена...
- А в колхоз вы ездили?
- Колхоз тогда был другой. Или тот же. Короче, "Большевик". Мы там работали, как папа Карло и Джузеппе вместе взятые. Тогда тем, кто сдал экзамены с "тройками", стипу не давали. Так вот мне дали за ударную работу в колхозе. Потом субботники всякие были. Например, мы футбольное поле на стадионе выравнивали. Там до сих пор эти ямы остались.
- Свободное время было?
- Да. А еще физкультура 4 раза в неделю с 7.30 до 8.15. Приятно было порой вдохнуть свежий морозный воздух и снова лечь спать.

    И несмотря на то, что время говорящего генсека и сухого закона все стремительнее удалялось от нас, оно по-прежнему вспоминалось то бесшабашно-веселым, то пронзительно-печальным. И тогда наступал

TOTAL RECALL.

А помнишь?
Помнишь, ты приехал в Долгопу и первый встречный не знал, что такое Физтех. Но ты вопреки невзгодам добрался до аудиторного корпуса, и тебе в ноздри шибанул этот странный, ни на что не похожий запах. Да, тогда ты еще не понимал, что такое дух Физтеха.
А потом началось. Отработка, общага, картошка, стипендия, семинар, староста, комсорг, профорг, гитара, лекция по истории КПСС, замдекана, столовая, ордена Трудового Красного знамени, преферанс, "на Физтехе матом не ругаются...", химлабы, ЛУР, ректор (или это был проректор), Борачинский И.А., профилак, объявы "Мужики, мывшиеся в душе три дня назад. Верните штаны. Их хозяину не в чем ходить", физика имени Сивухина...
И так это все крутилось, что тебя среди белого дня стало в сон клонить. И ты клонился неделю, пока доброжелатель не растолковал, что спать во время лекции лучше в общаге, где ты своим храпом не раздражаешь лектора. А в общаге устроили конкурс на самую чистую комнату. Первое место - чайный сервиз, последнее - переселение в Орево. День на третий ты понял, что проживешь и без сервиза.
А помнишь, ты с соседом заключил джентельменское соглашение, что изгонять друг друга из комнаты, приводя баб, можно только по одному разу в неделю. Куды ж они попрятались, эти бабы? А по субботам ты покупал в магазине банку болгарского компота "Ассорти" и батон с изюмом, и устраивал пир. По-моему, это вкуснее, чем пиво с воблой? Нет? Ну тебя не переспоришь.
И, кажется, всегда светило солнце, хотя зима была холодной, в коридорах лежал снег, и студсовет рыскал по комнатам в поисках самовозгорающихся электроплиток. И всегда счастливый, ты часами долбил "восьмерку" на этом, вечная ему память, переговорном, чтобы выплеснуть свою радость: "Мама. Мама. Я сдал задание. Осталось еще девять". И прошло первое апреля, и все остались живы, только в лифте местные умельцы прикрутили к полу унитаз, решив совместить приятное с полезным.
А потом запахло кирзой, и на аналите преп грустно спросил: "Как же так, молодой человек?" А ты объяснял, что уходишь в армию, хочешь побыстрее ехать домой на последние две недели, и, чтоб не мучиться с обходным, заранее сдал кастелянше белье и матрас, и четвертый день спишь на голых пружинах.
А помнишь армию? Ведь, если честно, сколько раз, стоя в карауле, представлял, как ты вернешься, вся грудь в значках ВСК, и вернулся, ударил об стол хвостами красной рыбы, и сочувствующие ветерану бывшие однокурсники поднесли тебе наперсточек коньяка.
А потом восстановился, и жизнь началась сначала, БГ все также пел "Электрического пса" и твоя гостья, шокированная авторским текстом, вопросительно смотрела на свою подружку, а та ей авторитетно подмигивала, мол, это Боб, ему можно.
А ты хотел перевернуть земной шар или хотя бы Физтех и не перевернул, чему по прошествии года изрядно удивился. И было все еще весело, но уже как-то не так, наверное, потому что ты все меньше умел слышать и все больше умел сказать.

    На первом курсе, чтобы попасть на традиционную ФУПМовскую кофейню, я заделался барменом. Перед кофейней мы ездили в Москву на закупки. Тогда метро "Савеловская" еще не открыли. И благодаря внушительному ермаку за спиной я хорошо запомнил, что

МЕЖДУ "НОВОСЛОБОДСКОЙ" И САБЕЛЬНИКОМ ТРИ ТРОЛЛЕЙБУСНЫЕ ОСТАНОВКИ.

Сегодня 5 июля 1987 года. И в этот летний день Москва почему-то впервые кажется мне мрачной и совсем непраздничной. Послезавтра я ухожу в армию. Впервые за сорок лет существования Физтеха студентов призывают в армию после первого курса. И то, что в феврале казалось смешным розыгрышем, а в апреле на военкоматовских медосмотрах нелепой шуткой, вчера, когда ушли Олежек и Димыч, стало явью.
Физтеху так и не дали отсрочки. Конечно, отсрочку можно получить и лично. Заболеть ангиной, сломать ногу. Или как тот хмырь, не расплатившийся с нами после преферанса, попасть в "двадцатку", симулировав психическое расстройство.
Но почему-то это не для меня. И сегодня я прощаюсь с Москвой. С Москвой, в которую за этот год я успел влюбиться. Я любил приезжать в нее, высаживаться на какой-нибудь станции метро и идти, идти, идти куда глядят глаза, пересекать широкие проспекты и плутать в узких переулках, глазеть на витрины, покупать в уютной булочной ржаные лепешки, и снова идти, и неожиданно оказываться то на Патриарших прудах, то в Сивцевом Вражке, и чувствовать себя причастным к вечности, и, перекусив чебуреком на Савеловском вокзале, уезжать в свою туманную Долгопу. И по мере движения электрички исчезает запах, этот странный запах Москвы, запах июльского зноя, теплого асфальта и бубликов с маком.
И я еще не знаю, что когда через два года вернусь в Москву, все будет по-другому. Вещевые рынки, демократический Арбат, музыканты в подземных переходах. И тот запах, он куда-то исчезнет. И это будет немножко другая жизнь немножко другого города.

    А в армии, когда Физтех и в самом деле стал далекой сказкой, мы переделали физтеховский гимн под строевую песню. И наша учебная рота бежала на зарядку, а сапоги невольно отбивали ритм "Мы вер-нем-ся. Мы вер-нем-ся". И в курилке, в трехминутный перерыв между обедом и построением, мы писали свои первые

ПИСЬМА ИЗ АРМИИ.

Здравствуй, дорогая мама.
Ты прочитала повесть Ю.Полякова "100 дней до приказа" и задаешь мне вопрос: есть ли у нас в части неуставные взаимоотношения. Да, я тоже слышал о том, как старослужащие заставляют молодых подшивать им подворотнички, рассказывать на ночь "дембельские сказки", ходить вместо себя в наряды. Но у нас такого нет. Регулярно офицеры проводят с нами беседы о недопустимости подобных явлений, информируют о наказаниях за "дедовщину", приводят яркие примеры.
Вчера был в наряде по роте, завтра пойду снова, подменю моего друга Ранифа, ему скоро ехать домой, а он приболел. К тому же надо ему сходить в увольнение, присмотреть подарки для родных. Он из Татарии, из деревни Урмары, очень любит поэзию. Сегодня после отбоя рассказывал ему Омара Хаяйма в оригинале, до тех пор, пока он не заснул.
Мама, извини, что у меня такой неразборчивый почерк, пишу в темноте, лежа в постели, другого времени просто нет. Нет времени и на изучение методичек, присланных из института.
Закругляюсь, так как надо еще подшить подворотнички себе и Ранифу, ведь он, как я писал уже, болеет.
    Твой сын Игорь. 10.10.87

Здравствуй, дорогая мама.
Я долго терпел, но хватит. Да, у нас в части есть неуставщина. Уже скоро уволятся дембеля, и я смогу высказать это открыто. Сам я никогда не стану таким же, как они, поверь мне. Я буду бороться с этим злом всеми возможными средствами. Времени свободного все еще мало и на методички не хватает.
Закругляюсь. Пиши.
    Твой сын Игорь. 4.5.88

Здравствуй, дорогая мама. Ты спрашиваешь, почему я в последнее время ничего не пишу о нарядах. Да я в них почти не хожу. Зато вчера снова был в увольнении, сходил в кино. Еще немного, и я вернусь. Методичками пока не занимался - много других дел. Готовлю дембельский альбом, ведь нужно сохранить память об армии. Сижу с друзьями в чайной, смотрю телек.
У меня появился новый друг. Он из Татарии. Знает кучу анекдотов. Сегодня ночью рассказывал мне их, пока я не заснул.
Закругляюсь.
    Твой сын Игорь. 20.11.88

А потом мы вернулись, вернулись в институт, пытающийся не отстать от всей нашей страны, которая очень уж хотела перемен. И потрясая благоприобретенными мускулами, мы тоже решили не оставаться в стороне, чего-нибудь сломать, а потом построить. Похоже, с первым пунктом мы справились. Так было приятно орудовать

СВОЕЙ МОЗОЛИСТОЙ РУКОЙ.

Ой, страшно мне.
Ведь стоит Физтех вместе с маркой Физтеха и ректором Физтеха, легендарными лужами и отделом 1, столовой 4 и вымирающим абитуриентом, международными связями и фирменным "несискорей-торт" и стоит себе. Где-то между Москвой и Долгопой, наукой и жизнью, небом и землей.
Здесь приобретали знания и спихивали сессии, умнели и сходили с ума, влюблялись и ссорились, комсомолили и партачили целые поколения, и убавить оттуда нечего и прибавить что-то трудно.
Но вот пришли мы, уверенные или твердолобые, вскормленные Мамой-Перестройкой и соответствующим Папой, успевшие и вступить в ВЛКСМ и выйти из него, почитывающие "Огонек" и Библию, и стали подпевать в унисон хрипящей стране: самоуправление, бойкот, забастовка. Институт - студентам. Тре-бу-ем!
Благодаря стечению обстоятельств я варился на своем родном ФУПМе вместе со всей этой демократической кашей. И слегка вспоминая прошлое, я хочу, читатель, всего лишь задаться вопросом, как мы будем ее расхлебывать?

Однако политика, в отличие от пива, быстро приедается. И мы переключились на традиционные физтеховские развлечения. Вот, в частности

ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ДВОЕ ПУТНИКОВ ВЫШЛИ ИЗ ТОЧКИ А, А ТАКЖЕ О ТОМ, СКОЛЬКИХ УСИЛИЙ ИМ СТОИЛО ДОБРАТЬСЯ ДО ТОЧКИ Б.

В поисках психологической устойчивости Деметрио и Григорио гостили у психологинь в ДАСе. Естественно, водка закончилась именно тогда, когда взять ее было уже негде, но метро еще работало. Грустные и неустойчивые, друзья отправились в обратный путь. Все электрички уже ушли. Они сели в автобус. На Лианозово их растолкал водитель. Водитель изрыгал короткие глаголы прямого действия.
Стояла поздняя осень. Под ногами хлюпала грязь. Ветер обрывал с деревьев последнее. Они вышли на железную дорогу. "Куда идти?" - спросил Григорио. "Туда", - показал Деметрио. "Ты уверен?" - спросил Григорио. "Ну я же москвич", - ответил Деметрио. Они пошли.

"Солнце встает над рекой Хуанхэ,
китайцы строем на работу идут...",
- пел Деметрио.

Прошло минут пятнадцать. "По моим убеждениям где-то тут должна быть кольцевая дорога", - сказал Григорио. "Ну и что?" - спросил Деметрио. "Ее нет", - сказал Григорио. "Ну и что?" - спросил Деметрио. Путники двинулись дальше. Пути разветвлялись. Вдали показались черные контуры вагонов. "Видишь, - сказал Деметрио, - уже Марк". Они подошли к платформе. Деметрио остановился и начал вглядываться в темноту. "Почему-то написано Бескудниково", - сказал он удивленно. Некоторое время Григорио гонялся за Деметрио по запасным путям. Потом они в трагическом молчании двинулись в обратный путь. На Лианозово Деметрио воспрял духом и запел:

"Солнце встает над рекой Хуанхэ,
китайцы строем на работу идут...".

Достоинство этой истории в том, что она правдива. Впрочем, наверняка почти в любой физтеховской истории фантазия рассказчика лишь украшает сюжет из реальной жизни. Самое время рассказать

МОЙ ЛЮБИМЫЙ ФИЗТЕХОВСКИЙ АНЕКДОТ.

А ближе к утру, когда первые взбалмошные лучи солнца осветили застывший во времени пейзаж, эти будто бы замерзшие деревья, кустики, ручьи, речки, маленькие дома и дома побольше, птичек в листве, петухов на насесте, и не помышляющих о предстоящих "кукареку", непутевого ночного прохожего, зябко посапывающего на скамейке у железнодорожной платформы, саму платформу, хранящую неуловимую предрассветную тишину, еще не развеянную ублюдочным лязгом первенца энной пятилетки - грязно-зеленой электрички по имени "пионер-герой Дима Маликов", так вот в это самое время из дверей общежития появились две симпатичные девушки. Девушки беспрерывно хихикали. Взрывы их колокольчатого смеха звучали в элегической тишине студгородка настолько развязно, что если бы они не удалились в направлении Дмитровского шоссе, то я сам властью автора вывел бы их за пределы повествования.
А лучи света уже пробились через неповторимые в своей цветовой гамме занавески в комнату, которую незадолго до того покинули девушки. Пейзаж комнаты живо воскрешал в памяти картины покорения Рима варварами. Праводоподобие сравнения подчеркивали два тела, недвижно лежащие на кроватях в разных углах комнаты. На столе остывали останки праздничного ужина: салат из огурцов и пивных пробок, швейцарский сыр под тонким слоем пепла и огромная красная лужа (не волнуйтесь!) портвейна "Ереванский" с погибшими во время наводнения мухами. Вдруг одно из тел стало подавать признаки жизни. Оно похлопало рукой по кровати возле себя и никого не нашло. "Люда!" - воззвало тело. Молчание было ему ответом. Нужны были экстраординарные меры. И тело неожиданно для себя поднялось с кровати. Каждый шаг давался ему с неслыханным трудом. На четвертом шагу стала очевидной бесплодность предпринятой экспедиции. На пятом шагу оно споткнулось о соседскую кровать, бессильно упало и отключилось.
Тем временем наступило утро. Именно в это утро деканат совместно с администрацией общежития проводил обход комнат, в которых живут вверенные их попечению студенты. В одной из комнат их поджидал сюрприз.
В дальнем углу комнаты на кровати в обнимку лежали два студента. Их тела не были обременены одеждой. Студенты мирно храпели с некоторой претензией на двухголосие.
Ошеломленные проверяющие в панике покинули комнату. Они постучались в дверь напротив и попытались тактично выспросить жильцов об их соседях, не замечалось ли за ними что-нибудь странное.
Жильцы призадумались. Они знали, что соседи вчера сильно выпивали, и решили, что деканат пришел по этому поводу. Таким образом, сложилась линия защиты.
"Да, вы знаете, - сказали проверяющим жильцы, - вообще они ребята тихие, скромные. Все больше вместе и вместе".

На втором курсе мы очень удачно сходили в ресторан "Славянский базар". Воспоминания об этом походе до сих пор мелькают в телефонных разговорах между Владивостоком и Москвой, Киевом и Каунасом. Но потом экономика все теснее стала соприкасаться с жизнью, пока, наконец, не установился

НОВЫЙ КУРС МАРКИ ФИЗТЕХА.

А вы заметили, когда со столовой исчезли объявы с наивными по нынешним временам словами "цена меньше государственных"? По-моему, в октябре еще были, а сейчас... А сейчас жаркое дыхание большого дракона окончательно обогрело Физтех, и стараемся дышать в унисон, у кого лучше получается, у кого хуже, но главное - не знобит, вон зима прошла, а кто ее заметил? Дракона зовут совдепбизнес, и от этих плясок на теле раскуроченной историческим материализмом страны веет то по-хорошему забугорным, то опять же по-хорошему могильным.
Да нет, все понятно, есть нечего, законы дурацкие, стипендия все больше похожа на "о малое", а жить-то хочется именно сейчас, когда и руки, и ноги, и голова, и все работает, и стены прошибаются нараз, и эти долбаные проблемы наконец-то за бортом, и цветы падают к ногам, и любимая девушка, хоть и любит "Курвуазье", зато самая красивая во всей Долгопе... ну хорошо, во всей Москве.
Сам такой, поэтому критики не будет, не ждите.

Однажды, впрочем, поступательное движение госпожи Истории было прервано балетом "Лебединое озеро". Если кто не помнит, тогда танки были против демократии. И тогда я даже не понимал, как верны неожиданно всплывшие слова Галича:

"И Я УПАДУ, ПОБЕЖДЕННЫЙ СВОЕЮ ПОБЕДОЙ...".

Я не буду называть имен. Каждый, кто стоял в эти три ночи около Белого Дома, пришел туда не из желания прославиться, а потому что не мог не прийти. И делить теперь этих людей на героев и толпу в высшей степени безнравственно. Я просто горд, что среди защитников Белого Дома были и физтехи. В первую же ночь кто-то из них написал аршинными буквами на стене Кремля "Диктатуре нет". Они вместе со всеми стояли в оцеплении, вместе со всеми строили баррикады, они расклеивали в утреннем метро листовки и ксерокопии запрещенных газет. Они прожили эти дни - смятые, жаркие и колючие - так, как прожили, мало задумываясь об их историческом значении, подобно героям книг для самых маленьких - дедушкам, бравшим Зимний.
Теперь все позади. Пускай те, кто там не был, громко и пестро рассуждают об идиотизме заговорщиков и дают полезные советы на будущее, пускай они крушат памятники и жгут красные флаги, пускай они лезут на пьедестал и давятся кусками чужого пирога. Они тоже живут, как живут. Не надо им мешать. А нас еще потрет и поломает, побросает и покорежит хмурое время полных штанов счастья, и кто-то выдержит, а кто-то нет, и там будет видно.

А Физтех по-прежнему пытался приспособиться к новым правилам игры неуловимо изменившегося мира. По этому поводу проводились собрания. Чушь, которую несли все выступающие, была прекрасна уже сама по себе, и не было ровно никакой нужды прилагать ее к реалиям жизни. Все это напоминало

ГОГОЛЬ-МОГОЛЬ.

Итак, на собрании с докладом выступил ректор. Г-н Карлов показал свою блестящую одаренность в области гуманитарных наук, легко цитируя любых классиков от Джефферсона, далее везде. И маститый историк мог бы позавидовать тому экскурсу в прошлое российской высшей школы от Петра до Горбачева, который совершил докладчик. Сухой слог отчета изящно разбавляли многочисленные цифры, проценты и миллионы рублей. Крылатыми, с легкой руки ректора, могут стать слова Н.В. Гоголя: "Казенного жалованья хватает только на чай и сахар" и собственная авторская интенция: "Нужно принимать резкие решения".
Закрывая собрание, г-н Карлов заметил, что из вышесказанного "никакого умозаключения делать не надо". В чем я с ним совершенно согласен.

Когда, приезжая порой в Долгопу, я захожу в "четверку", то ловлю себя на том, что почему-то подмечаю разные бытовые мелочи, на которые в другом месте никогда бы не обратил внимания. Что ж, ведь это по-прежнему моя

ОБЩАГА.

На первом этаже живут семейные. Это знают все, и когда ближе к полуночи в недвижное пространство первого этажа врываются вопли и топот какого-нибудь табуна длинноволосых оболтусов, неожиданно вождь оболтусов вперяет в белый потолок ясные очи, прижимает к губам указательный палец и говорит: "Т-с-с. Семейные", и несколько секунд воинство слушает, как жужжат одинокие мухи, а потом на цыпочках поднимается вверх по лестнице.
У семейных, вообще говоря, есть дети. К сожалению, они редко появляются в обитаемых просторах нашей общаги, но когда это происходит, коридор замирает, и все, все - и суровые бойцы преферанса, и воткнутые в учебник зубрилы, и вечно гогочущие гусары, и потусторонние мечтатели - все, все замирают и наблюдают, не отрываясь, за робкими шагами ребенка и в многодневной щетине с трудом прокладывает себе путь скупая мужская слеза.
А на втором этаже живут наши девушки. Они славные, только их так мало, что они едва могут себя прокормить, где уж заботиться о ближних. А ближние, настроившись на лирический лад, стеснительно слоняются за дверями и каждые полчаса гоняют несладкие чаи. Когда наши девушки подрастают, они умнеют и выходят замуж за наших мальчиков. Но не все завидуют этим счастливчикам. Что греха таить, существуют и те, кто ищет душевного тепла и гастрономических утех на стороне в бескрайних просторах феминизированных московских вузов, а также среди местных представителей рабочего класса, крестьянства и интеллигенции. Именно эти знакомства приводят к неожиданым взрывам колокольчатого смеха в пустоте ночных коридоров и к находкам в мусорных бачках... впрочем, ладно. В наказание за плохое поведение таких ребят вскоре выгоняют из нашей общаги в Зюзино, а то и еще куда.
Вообще, если в коммуналке жизнь протекает на кухне, то в общаге она бурлит в коридорах. Коридор - это то место, где можно встретиться с пропавшим год назад соседом по комнате, услышать последние политические новости, сексуальные анекдоты и похабные сплетни, упасть на хвоста, заняться бриджем и у-шу, сочинять сонеты, лимерики и пятистишия "танка", познакомиться с устным творчеством Олега Хасановича Мамбетова, раскрашивать стены, плакать в жилетку, резать вены, ссориться, подавать на развод, делать комплименты, будучи уверенным, что их не услышат, а кроме того спать, сидеть, прислоняться к чему-либо, есть, пить, курить, оправлять естественные надобности, разговаривать, передавать кому бы то ни было и принимать от кого бы то ни было какие-либо предметы, без необходимости досылать патрон в патронник, ну и конечно признаваться в любви.
Коридор объединяет множество неформальных образований. В левом крыле существует клуб джентльменов. Джентльмены сидят на лавочке, читают газету "Ким Ир Сант", курят сигареты или папиросы, философствуют, делают пессимистические экскурсы в прошлое и еще более пессимистические прогнозы на будущее. Джентльмены носят пиджаки каждый день.
Из сопутствующих форм жизни стоит выделить тараканов. Они у нас добрые, толстые и медлительные. Ударишь одного такого тапочкой, он, бедный, упадет на пол, взмахнет напоследок лапками и прошепчет что-то о непротивлении злу насилием. Поэтому мы их, если и травим, то не насмерть, и подкармливаем, отрывая от себя последнее.
Вот так мы и живем.

Примерно в этом месте читатель вправе удивиться, почему это я ни словом не обмолвился об учебном процессе. И тогда я расскажу читателю love story. Ее звали

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ ФИЗИКА.

Они впервые встретили друг друга в библиотеке. Он случайно проходил мимо, и его тельняшка громко скрипела солью дальних странствий. А она, скромная и прекрасная, стояла возле окна, робко держа под мышкой десять томов Ландавшица.
- Девушка, давайте познакомимся. У меня масса эм большое, а у вас? Девушка, вам так идет этот гамильтониан. А в координатах р и q вы смотритесь просто обалденно.
А на Физтехе была весна. И его друзья убежали красить лужи и рельсы. А он сидел в пустой комнате, решал задачи из задания на первомайских открытках и посылал ей их до востребования. А после экзамена она кокетливо улыбнулась и сказала: "Пока".
Он снова увидел ее только через год. Он стоял около расписания экзаменов, и единственным, что грело его душу, был кусок сала во внутреннем кармане пиджака.
- Девушка, несмотря на всю вашу дивергенцию, я скажу без обиняков. У меня заряд +q, у вас -q, и нас притягивает друг к другу сила, пропорциональная квадрату заряда. Так что не пудрите мне мозги насчет вашей калибровочной инвариантности и прямо назовите граничные условия.
А на Физтехе была весна. И его друзья уехали в пиццерию. А он сидел в пустой комнате, вырывал по одному листики из учебника "Теория поля" и задумчиво шептал: "Любит - не любит".
А после экзамена она недоуменно пожала плечами и сказала: "До свидания".
Прошел еще год, и она обнаружила его, хмурого и небритого, в телефонной будке. Он только что позвонил в Сибирь и купил там триста КАМАЗов.
- Девушка, не мешайте мне, я квантуюсь. Очень хотите комплимент? Пожалуйста. Девушка, вы гармоничны, как осциллятор. Девушка, у вас никогда не было ощущения, что вы находитесь в двух дельта-ямах одновременно.
А на Физтехе была весна. Его друзья сказали, что рубль упал и пошли искать в подвале следы падения. А он сидел в пустой комнате и думал, что же случилось с тремястами КАМАЗами, если они уехали из Нижнего Тагила, но не приехали в Вышний Волочек. :
А после второй пересдачи она обиженно хмыкнула и сказала: "Прощай".

Ну вот и все. Ведь в памяти остается только хорошее. И это правильно. А у нас остаются

ДОЛГОПА И НЕМНОЖКО НОСТАЛЬГИИ.

Долгопрудный. Шесть минут мимо на электричке. Невысокие кирпичные дома сталинской постройки, хрущевские пятиэтажки, брежневские башни-близнецы. Время словно бежит на север. Сзади остается Москва, шумит, бурлит, выплескивается за пределы кольцевой дороги.
А в Долгопе всегда тихо. Даже слегка похоже на уездный город гоголевских времен. Здесь нет смысла смотреть телевизор. Все равно: узнаешь все новости с утра, постояв в очереди в булочную. На центральной площади, как и положено, раскинулась огромная лужа. Разве; что поросята не бродят по улицам, да и то скорее в целях личной безопасности. Мимо пенсионеров, сидящих на лавочке, проносится иномарка, обдавая их теплыми весенними брызгами. "Вишь ты, - говорит один пенсионер другому, - вон какое колесо! Что ты думаешь, доедет то колесо в Москву или не доедет?" "Доедет", - отвечает другой. "А в; Казань-то я думаю, не доедет". - "В Казань не доедет".
Сейчас в конце шестого курса мне трудно представить себя в другом институте, с другими людьми, в другом городе. Долгопа. Ее утренние туманы, дневные проблемы, необъяснимо свежий вечерний воздух! Он чист и прозрачен. Он дает какую-то свободу и в то же время опору. Потом в московском дыму, а, наверное, и в американском смоге нам. этого так часто не хватает. Долгопа. Здесь все было впервые и по-настоящему. Лекции и сессии, водка и преферанс, и та девушка в черном и белом, господи, как же ее звали... Маленькие дома. Смешные названия улиц. Знакомые лица. Школы и магазины. Церковь и кинотеатр. Березовая роща. Долгопрудный. Шесть минут мимо на электричке.