"Кэпитэлизм"

Ностальгия

Жан Поль работал в Париже на заводе "Рено" оператором компьютера по подметанию двора. Много раз слышал он о богатом заграничном городе Москоу, где дворцы и музеи, отели и театры - Большоу и Малий, и вместо переполненной вонючей подземки людей везут сверкающие автобусы с мягкими креслами и вежливыми гидами, и за несколько франков можно купить все, что угодно.

-- Хорошо там, за кордоном, хорошо-то как! -- плакался ему эмигрант Гришка, полуболгарин-полувенгр, родившийся в Москве и страдавший от ностальгии по России, Болгарии и Венгрии одновременно. -- Кабы мог, на коленях бы пополз в Белокаменную, да нельзя, я здесь анекдоты рассказывал. Такое не прощают.

Разговоры томили и бередили душу. Ночами снились погруженные в облака небоскребы с золотыми куполами, крахмальные официанты с подобострастным "Пли-из, товарищ", оборванцы перед "Интуристом", танцующие за пару медяков, седой митрополит в буденновке, поднявший над толпой пятиконечный крест…

И однажды с утра Жан Поль решился. Он умоляюще посмотрел на свою располневшую супругу, простился с мыслью о двух автомобилях к рождеству и отпуске на Гавайях и пошел писать заявление.

Выехать за рубеж оказалось непросто. Жан Поль полгода стоял в очереди в отделе виз и разрешений советского посольства.
-- Цель поездки? -- спросили его строго.
"Надо что-нибудь революционное сморозить", -- подумал Жан Поль.
-- Мы здесь забастовку организуем, едем к вашим рабочим обменяться опытом.
Воцарилось молчание. Оно длилось долго, недели две, пока Жан Поль не принес плохую характеристику от парткома буржуазной партии.
И вот под брюхом самолета зашуршал о шасси мокрый бетон Шереметьева. На таможне выяснилось, что то, что можно вывезти из Франции, нельзя ввезти в Россию, и наоборот.
-- Все в автобус, все в автобус! -- вежливо заорала гид, и они поехали.

Москва нахлынула внезапно из-за поворота шоссе и окружила автобус со всех сторон. Красивые новостройки и новые проспекты были украшены полосками материи с надписями. "Слаба", -- прочитал Жан Поль. Экскурсовод объяснила, что французское "б" - это русское "в", поэтому, что для вас "слаба", то для нас "слава".
Жан Поль ехал, любуясь городом. Все вокруг восхищались Москвой, и только затесавшийся в тургруппу представитель желтой прессы все зудел про тяжелую жизнь местных рабочих, которую не показывает "Интурист" и уверял, что здесь даже инженер месяц копит медяки на подержанный "Панасоник".
-- Они борются с нашей идеологией, -- нашептывал он. -- Есть у них секретная служба, ОБХСС называется.

Автобус затормозил у "Националя", и завертелась роскошная заграничная жизнь. Сувениры, открытки, рекламные проспекты - Калининский, Кутузовский, Ленинградский. Ночные девочки в гостинице:
-- Хэллоу, бой! Вы такие неопытные в этом Париже…

И ресторан… Ресторан сиял роскошью, вокруг стояли статуи рабочих, но ни одного живого рабочего не было.
-- Для них главное - выколотить франки-доллары! -- нашептывал представитель желтой прессы. -- Это чуждая нам идеология. Для них доллар превыше всего!

Жан Поль никогда в жизни не был в ресторане и не знал, как себя вести, а официанты улыбались и вытирали салфеточкой икру с лацкана его пиджака. А Жан Поль вспоминал родной завод и домашнюю закопченную сковородку с яичницей, и ему становилось грустно.

Роскошь отелей, подобострастие официантов, автобусы, мчащиеся из дворцов в рестораны - все было заграничным и неудобным как новые лаковые ботинки. Вокруг пировали, кутили, веселились не наши, не французские люди, и некого было взять за свитер и сказать "Месье…"

Жан Поль затосковал. Он все чаще вспоминал жену и детей, маленькую комнату на десятом этаже - и к сердцу подступала тоска по родному, задрипанному Парижу.

-- Нет, заграница не для нас… -- вздохнул Жан Поль. -- И хорошо, а все чужое… Не могу я без родного завода.
И пошел проситься домой, в голодный и ободранный Париж.

Александр Кондратьев,   Конец 80-х гг.