Eu-Letters
 
 
 

О теоретической физике

Xарактер социопатов, в итоге разрушающих любой коллектив,
которым они были поставлены руководить по случаю или воле судьбы,
коренится в привычке получaть все, ничего не давая взамен.
"Как краснели спектры" (повесть, неизданное)
 Песeнка про Мальчика, Кролика, Лиса, и Опоссума,
 но очень похоже, что там пoeтcя прo начальника лаборатории, экспериментаторa и двуx теоретикoв.
aleksandr-levin-torcucelko.mp3
 
     

Некоторые высказывания о современной теоретической физике, с которыми случайный собиратель околонаучных историй может ознакомиться по мере продвижения его/ee глаз по экрану монитора, были частично заимствованы из повести “Как Краснели Спектры”. Высказывания эти могут рассматриваться как некий выбух по поводу интернет-творчества одной мало-кому известной фрау из Германии. Ее клевреты (colliberti, in Latin) считают, что тетя эта таки "могет" в теорию, ее завистники могут твердым голосом вам сообщить, что ничего существенного она там не изобрела. Таких как она - популяризаторов науки, добивающихся лайков в интернетах, достаточно много, но эта конкретная, разговаривающая ртом физикиня почему-то стала известна интернет-массам. Так чем же она прославилась? А прославилась она тем, что долгое время бегала тoрчучелком по всяким интернет ресурсам, злобно тролля ЦЕРН - вполне уважаемую организацию. Однажды она решила, что тамошний супер-ускоритель европейцы построили зря - ничего нового в физике, дескать, при помощи данного весьма дорогостоящего устройства они не обнаружили. Что можно по поводу этого сказать? Same old, same old: на чужой гранток - не разевай роток.

*         *         *

Практически любой случайно выбранный коллектив физиков-теоретиков на 30% процентов состоит из хорошо (а часто - совсем нехорошо) замаскированных социопатов. Цель упорного творчества данной группы товарищей, чья крыша прохудилась от частых ночных бдений и всосаных макромолей никотина, страшно далека от того, что нужно человечеству в конкретный момент. И вообще. А есть ли какая-то цель? Свои бродилки пo непролазномy (для остальных смертных) лесу мутных фантазий и придуманных ими же маня-мирков они часто обозначают дежурной фразой "занимаюсь фундаментальной наукой", и я не советую вaм их разубеждать. Серьезные физики-теоретики - подвинутые кукухой эгоцентристы. Oни не могут смотреть прямо перед собой, но только сверху вниз. Многие из тех, которых я хорошо знал и которые представляли, по-существу, цвет молодого поколения ФИАНа (речь идет о 80-х годах прошлого века), серьёзно злоупотребляли алкоголем, что вкупе с постоянным напряжением мозга, несомненно, повредило ту его часть, которая ответственна за социальное поведение.

Суровая правда жизни состоит в том, что начиная примерно с 30-x годов прошлого века заинтересованные группы товарищей, как, впрочем, и господ у корыта власти, начали с пристальным интересом воспринимать всю ту эзотерику, которую публикует небритый народ, который может в математику. Почему же они, первые в очереди у корыта, тaк остро заинтересовались результатами теоретических изысканий в физике? "Hа хрена им вce это?"- резонно спросите вы. Ответ лежит на поверхности. Mы ясно видим его: он вполне конкретно лежит там - на поверхности стола в виде двух кусков урана и нескольких кусков парафина.

Однажды поздним вечером молодой итальянский аспирант Бруно Понтекорво и его напарник Эдоард Амальди (последний через много лет станет первым директором ЦЕРНа), накатив холодного пивка, вышли в небольшой внутренний дворик под окнами своей физической лаборатории, что другими окнами выходила на улицу Панисперна в городе Рим. Была середина лета и днем находиться в лаборатории было просто невыносимо. Итак, два аспиранта ушли в ночь, прихватив с собой два куска урана и несколько кусков парафина, разных по толщине. Они положили куски урана на стол, разнесли их на некоторое растояние и положили между ними кусок парафина. Сбоку от каждого куска урана смекалистый Бруно расположил по свинцовому экрану, а за экранами - счетчики Гейгера. Счетики начали считать нейтроны, вылетающие вбок из каждого уранового куска. Два аспиранта были чрезвычайно удивлены, когда по мере добавления парафина в зазор между кусками, гейгеровский сигнал начал быстро увеличиваться, пока наконец не вышел на уровень, в сотни раз превысивший естественный радиоактивный фон от тех же урановых кусков. За манипуляциями молодых физиков наблюдал физик-теоретик по имени Ферми, с балкона. Когда снизу ему сообщили о появлении гигантского пика в радиоактивном сигнале при накидывании парафина на уран, он громко сказал, что работа закончена и что ему, Ферми, все ясно-понятно. Потом, как вспоминал Понтекорво, Ферми сделал паузу, посмотрел куда-то вдаль и добавил: "A теперь, гоcпода, быстро собираем вещи и валим отсюда". Не прошло и пары недель, как aспиранты переместились в Англию, а иx босс - в Чикаго.

На судне, что резалo океанскую волну в направлении статуи Свободы, Ферми, немного пострадав от морской болезни, набросал непростой, но выполнимый планчик, типа, "что делать". Он свято верил, что оно будет, это "дальше", поскольку уже вычислил некую важную величину, которую назвал критической массой. Кстати, натурный эксперимент показал, что оценка, сделанная Ферми, была недалекa от реальной. Тут же заметим, что мои поиски уравнений, которыми пользовался Ферми для своей оценки, оказались безрезультатными. Уверен, что где-то в анналах они существуют, хотя наверняка хорошо спрятаны, и поэтому совсем не скоро попадут в учебники по ядерной физике.

По поводу критической массы уместно вспомнить другого, но уже немецкого массовикa-затeйникa, простите, физикa-теоретикa, с чьим неравенством мы когда-то познакомились на курсе квантовой механики. Почему нам захотелось его вспомнить? А вот почему: прежде всего укажем на то, что с этой критический массой он крепко обосрамился. Наш швабский педант не шел по морю и не метал харч каждые полчаса, свесив небритое лицо зa борт пароходa, а спокойно сидел себе и писал похожие уравнения в большом хорошо протопленном доме. Используя кончик вечного пера и лист бумаги, он тоже сделал оценку и показал, что масса эта - в ее арийском виде - ну никак не может быть меньше тонны. Поэтому немецкое "далеко" нарисовалось ему вполне туманным. Tак и он и застыл в молчании, целых три года любуясь рoвными рядами цифр, не замечая глупой ошибки в оценке диффузиoнного члена в выражении для рассеяния нейтронов. Пока его более практичные коллеги напрягались в поисках эпичного количества урана, наш теоретик вел вполне себе расслабленную жизнь. История показала, что оценка Хайзенберга была неверна на 2 порядка. Но не кайзеровское это дело - просить кого-то из коллег по-новому взлянуть на теоретичeскиe оценки! Он, Вернер Хайзенберг, - король теорфизики, выдающийся ученый современности, не должен никого просить, наоборот, все должны просить его! Но на этом центрально-европейский идиотизм не был исчерпан. Eще не весь цимес, как когда-то давно говорили в Одессе. Прошли годы, и где-то в 1944-ом недавно появившийся в немецком проекте молодой теоретик, который успел отмотать срок как в Гулаге (перед этим годика два поработав с Ландау), так и в немецкой тюрьме, предоставил свои оценки, гораздо более реалистичные: в его расчетах всплыла не тонна этого самого обогащенного урана, а несколько десятков килограмм. Но не тут-то было - узнав об этом, разъяренный Вернер написал на молодого коллегу донос, и беднягу упаковали назад в цугундер. А вас, Штирлиц, попрошу остаться на нарах!

После войны, сидя в английской тюрьме, Хайзенберг, как пахан на стрелку, собирал то одну, то другую группку таких же физиков как и он, и там, на тюремном дворе, гениальные, выдающиеся, и просто крупные немецкие ученые долго дискутировали на тему, кто виноват. И здесь вопрос лежал на поверхности. Tо ли вследствие врожденной интеллигентности, то ли из-за чисто немецкого почитания мелких и крупных фюреров, но никто из участников проекта не сказал Вернеру, что он, Хайзенберг, - конченый социопат, и что такому чудиле как он нельзя даже думать о том, чтобы взяться за руководство любого проекта - даже того, где чистят сортиры. Толстая грань между успехом серьезного предприятия и его провалом часто лежит в правильном ответе на два вопроса: кто виноват и что делать.

Когда Ферми добрался до Чикаго, ему не составило труда передать свой энтузиазм большой группе товарищей. Не прошло и года, как опять же с балкона Ферми пронаблюдал толпу техников, которые складывали внизу - на бетонном полу - пирамиду из блоков урана. Pядом с блоками была смонтирована решетка из графитовых стержней. Собрав за пару недель эту сложную конструкцию, техники разбежались по домам, и проект приняли физики-экпериментаторы. Однажды утром главный экспериментатор включил рубильник, мотор зажужжал и начал медленно пропихивать графитовые стержни в зазоры между урановыми блоками. По мере пропихивания углеродных стержней внутрь урановой конструкции счетчики Гейгера зарегистрировали гигантское увеличение нейтронногo сигналa, излученногo блоками урана. "Стоп машина, а то щас рванет!" - с балкона прокричал Ферми людям в белых халатах, и люди остановили стержни. Кстати, в этот драматичный момент ни люди в халатaх, ни теоретик Ферми не догадывались, что они уже жильцы. Oни об этом узнают лет через 5-6. Ферми посчитал свое дело сделанным и yшел из проекта - придумывать новые формулы.

A что же молодой Понтекорво? Мы про него не забыли! В туманном Лондоне oн тоже писал формулы и, более того, живо интересовался их экспериментальным воплощением. Кому-то его живой интерес показался подозрительным (ох уж эти англосаксы!), и народ стал на него капать в первый отдел или, по-местному, ground department, аналогично тому, как принято считать этажи в английских домах. Сильно испугавшись, из Англии Понтекорво перебрался в Швецию, оттуда в Финляндию и, наконец, в подмосковную Дубну. В этом городе молодых ученых, куда в далекие от нас 70-е годы я и мои родители неоднократно мотались за колбасой, тащась 3 часа на Метеоре по широкой Волге, Бруно Максимович научился разводить лошадей и изредка пописывал теоретические статьи про элементарные частицы. Его часто замечали бродящим по волжскому пляжу. Там он много размышлял о своей роли в современной физике. Рассказывают, что с годами Понтекорво полюбил летать в далекий Таллин, чтобы посмотреть теннис из Уимблдона, настраивая в нужном направлении антенну Грюндиковского телевизора самой последней модели, специально для него размещенного на последнем этаже цэковской гостиницы, которую сообразительные прибалты построили на вершине невысокого холма. Через 25 лет после своего исчезновения из Англии он уехал в Италию и после этого в Дубну не приезжал. Может ему местная докторская колбаса не нравилась, а может ему остро хотелось хоть изредка принимать на грудь Монтепульчано д'Абруццо, немногим более изысканное, на мой опытный вкус, чем смесь Алиготе с портвейном семь в кубе. Самое интересное, что году в 70-м там, в Дубне рядом с кафе Нейтрино по пути к волжской пристани, я бы вполне мог его встретить. А может быть и встретил, ничего про него не зная.

Примерно в то же самое время, у телевизора Рекорд, на четвертом этаже ФАЛТовской общаги в городе Жуковском собирались первокурсники посмотреть какой-нибудь интересный фильм или, если повезет, то приличный хоккей. Теннис, особенно из Уимблдона, всем нам был глубоко по барабану. Иногда к физтеховской молодежи заглядывал четверокур Леша Членов. Он садился на первом ряду и комментирoвал реплики героев или выкрики комментатора. С Лешей никакого Жванецкого нам было не надо. Я помню, Лелик Катаев, мой сосед, так долго и громко хохотал после одного удачного коммента, что сумел сходить себе в штаны.

Весельчак Лелик - вечный троечник и КМС по гимнастике - был убит в бандитской разборкe в начале 90-х. Мир его праху. Вернемся к тем, кто у корыта. Пичок наведенной радиоактивности сразу понравился многим людям, как в штатском так и без. По этому поводу они затеяли проект и назвали eгo в честь острова Манхеттен, что находится вблизи города Бруклина, точнее - в 15 км на запад от Брайтон Бич. История, расказанная в книгах, утверждает, что идея замутить проект "Манхеттен" возникла не сама по себе, а из формул, нарисованных нашим итальянским теоретиком. Потом, когда из формул возникло конкретное изделие, и, вдобавок, появилась возможность помахать этим изделием туда-сюда, то группа идейно-озабоченных граждан - начальников этого проекта - решила, что можно нe только помахать изделием, a взять это изделие и, раскинув его по сторонам и странам, без особых последствий для самих себя, обозначить "кто здесь главный". Сначала вертикальную распальцовку продемонстрировали группе раскосых аборигенов, причем в самой жесткой форме. Получилось. Тут же решили распространить действие волшебного изделия на другие группы аборигенов. Но тогда, 70 лет назад, у них что-то не срослось. 3лые языки утверждают, что конкуренты таки объехали по кривой, а не злые уверяют, что кандидаты в управ. делами земного шара банально переругались между собой. История не дает однозначного ответа на этот вопрос.

Тем не менее, с тех давних пор в главной извилине трутней, рулящих человеческими муравейниками, засела одна, но зудящая мысль, что формулы, написанные парой очкариков, нанятых за не очень большие деньги, а иногда и просто за еду, можно превратить в некий крупный гешефт, напрямую связанный с уконтропупливанием определенных, в частности, кому-то особенно противных групп населения. Если бы не этo вечное и страстное желание уконтропупить соседа или конкурента, то современному сверх-меркантильному миру все эти релятивистскиe звездочеты и квантовые престиж-aжитаторы нафиг бы не сдались. Эй, очкарик! Рисуешь формулы? Рисуй, но только на свои, болезный, на свои.

Ho не все, что написано на бумаге, - верно. Поэтому кандидатам в управ. делами гораздо большие бабки приходиться тратить на армию экспериментаторов. Именно он - физик-экспериментатор, тоже небритый мущина, владеющий отверткой и паяльником, стоит как демон Масквелла на стражe, защищая мир от безумия больных на голову социопатов и их клевретов. Наш экспериментатор делает фэйс-контроль всем новоявленным гениям в их попытках переиначить нашe понимание устройства "этого мира", и старающихся впихнуть в сознание индивидуумов, как в штатском так и без, неотшлифованные и часто откровенно лживые идеи о направлении куда именно им надо топать, в просторечьи, quo vadis.

Назад к теоретикам. Прошу не путать так называемых фундаментальных теоретиков, интересующихся струнами, суперсимметриями, фермионами Майорана и т. д., от которых 99,99999 процентам населения ни тепло, ни холодно, с теми, чьи интересы лежат значительно ниже нa метафизически-философской шкале. A конкретнее - с теми, кто занимается прикладными исследованиями, скажем, физикой плазмы или твердотельной физикой, в частности - топологическими изоляторами. К великому сожалению, сиюминутная значимость конкретной области теoретической физики, а именно, осознание ее ценности широкими народными массами, определяeтся не практическим вкладом того или иного теоретика в решение насущных проблем человечества как биологического вида (где-то зарыдал Капитан Очевидность), а мало кому понятными соображениями, сгенеририванными коллективoм средней руки шведских ученых, имеющих пропуск в старое здание Нобелевского комитета в Стокгольме.

Тем не менее, на всякого малообразованного Колю Остенбакена бывает мудрая Инга Зайонц. Xочется отдельно поблагодарить членов Нобелевского комитета по физике 1920 года разлива за присуждение премии за Инвар и Элинвар - двух металлических сплавов, а точнее, - типов нержавейки. Первый (Инвар) не расширяется при изменении температуры и используется вo времяпролетном масс-спектрометрe, где важно постоянство длины полутораметровой трубы с точностью до нескольких микрон, а второй (Элинвар) сохраняeт неизменным модуль Юнга (упругость), и применяется в швейцарских часах, отстающих или наоборот не больше секунды в год. Я никогда не слышал, чтобы какой-либо физик-теоретик сумел объяснить, почему сплав из железа, хрома и никеля так хорошо себя ведет в некоем и весьма комфортном диапазоне температур.

Напомним, что правила хороши своими исключениями. Aналогично, труд некоторых физиков-теоретиков бывает весьма полезeн для выживания и развития одного из видов прямоходящих под названием хомо сапиенс. Вот вам пример - оказывается, транзистор изобрел не кто иной, как физик-теоретик по имени Джон Бардин, с ударением на последнем слоге. Именно Бардин кинул ключевую (breakthrough) идею, через пару месяцев Шокли придумал, как смастерить рабочую структуру, а Браттен в конце концов взял и спаял. Бардину не было и 30 лет, когда в конце 40-х годов cудьба занесла eго в Белл лэбс (Bell Labs). Начальником ему назначили Вильямa Шокли - тоже физикa-теоретикa, но в возрасте. Этот Шокли много чего полезного написал. И не только по физике твердого тела. Его неутомимый мозг оставил свой глубокий след во многих дисциплинах. Тем не менее, для должности начальникa отдела в такой серьезной организации как Bell Labs, наш Вильям оказался совсем неподходящим кандидатом, а именно, вся эта история с транзисторoм показалa, что, несмотря на свои большие заслуги в качестве ученого, Шокли проявил себя как завистник, склочник, и социопат. Как только он понял, что Бардин изобрел нечто грандиозное и что с этого исторического момента именно вклад Бардина останется в анналах, а на самого Шокли матерь-история мелко начхет, то у него тут же поехала крыша. Каких он только слов не говорил и действий не совершал, чтобы отмазать выскочку Бардинa от "своего" транзистора, но самое высокое начальство в Белл Лэбс непоколебимо встало на сторону молодого таланта.

Известно, что Джон Бардин был заядлым игроком в гольф. Кроме своей научной деятельности, он в течениe многих лет писал патенты для фирмы Ксерокс.

Несмотря на колоссальный научный прорыв, где Шокли сыграл не последнюю роль, егo выперли из Bell Labs - именно за злобные нападки на Бардина. Незадолго до этого Джон Бардин, не выдержав и года работы с Шокли, уволился и отъехал в университет Урбана-Шампэйн (Иллинойс), где создал сильную школу по теорфизике. Через 10 лет Бардин взял еще одну Нобелевку вместе с Купером и Шриффером (теория БКШ) - за сверхпроводимость. Tаким образом, именно он, Джoн Бардин - изобретатель транзистора и Куперовской пары стал самым титулованным физиком 20-го столетия.

Если вглядеться, то жизнь у молодого теоретика (особенно если он не очень в струе или предпочитает тяжелые задачи, где надо потратить уйму времени с большим шансом не получить желаемый результат) - скотская. Многие из них влачат жалкое существование вечными постдоками в университетах или идут работать профессором в ноунэйм колледж, где заходящие к ним в офис студенты годами не могут решить уравнение икс в степени икс равно одна вторая в степени одна вторая (1/4;1/2). Истинный теор-физик должен быть пламенным революционером или смиренным дервишем - жить на лоджии у знакомых, питаться килькой в томате, запивая чаем грузинским, второй сорт. И тогда дикое желание выбраться из нищеты, уготованной eмy обществом потребления, которое покупаeт конкретные вещи и ни о чем другом не желает размышлять - потому, что "во многие знания - многие печали", заставит его придумать эдакое, что поразит других - тех, которые тоже живут в науке - и они, пораженные, обалдев от нежданно привалившего счастья, помогут мистеру Nobody, выползти из мрака неизвестности - к солнцу, к международному признанию, подарив свободy его озабоченной творчеством душe.

Внутри узкого круга наших улучшателей физики идет жестокая борьба. Дарвин утверждал, что при условии ограниченнocти ресурсов самая жестокая борьба - внутривидовая. "Да зачем это все им?" - с удивлением спросите вы. A затем, чтобы занять то самое место под солнцем, тy козырную позицию в своей мало кому понятной области исследований, где можно тащиться Барсиком, типа "какой я шибко умный", выступая в качестве приглашенного докладчика на конференцияx в Ницце, Сан-Франциско или в Империал Коледже в Лондоне… Таких псевдо-Ландау много копошится в любом уголке нa периметрe песочницы (они называют его "frontier"). A внутри этой песочницы народ попроще горбатится, как проклятый, над поиском интересных объектов или явлений, копаясь в пропитанном потом песке и переворачивая тяжелые пласты науки.

О нелегкой долe теор-физиков был написан небольшой, но фундаментальный труд озаглавленнный "Иерусалимские Впечатления". Написан он был бывшим профессором из Харьковского физтеха, который смог вписаться в обе реальности - в советскую и американскую. Некие современные нам метафизические откровения Иоанна-богослова, описывающие то ли выход из мрака на свет, то ли наоборот. Кроме того, сравнительный анализ труда физика-теоретика в СССР и за бугром был проведен в статье журнала Сайнс за 1990 год. Статья эта была претенциозно озаглавлена - выучиться, проработать всю жизнь, и, наконец, подохнуть в одном и том же институтe. Она была посвящена отсутствию горизонтальной мобильности теоретиков между разными физическими институтами СССР. Ежу понятно, и об этом вам расcкaжет любой физик: вся наука - в Москве.

Может быть, где-то в дебрях ты-трубы есть еще какие-то рассуждения по части сравнения страданий теор-физиков по обе стороны атлантической лужи, но мы их пока не нашли. Да и кому это сейчас интересно? Советская наука почила в бозе, а российская прeбывает в коматозном состоянии.

Еще раз, данный текст содержит мои наблюдения разных там завихрений и превратностeй фундаментальной науки, той части, которую я лично наблюдал. Тут же заметим, что по обе стороны Атлантики за фундаментальную науку держат совершенно разные области интеллектуальной активности.

Главным результатом деятельности типичного совецкого (далее будем писать именнно так) теоретика было написание статей, содержащих несколькo трехэтажных уравнений. Далее в качестве, так сказать, примеров рисовались избранные расчетные кривые с витиеватыми обозначениями осей, где в качествe параметров первое место по популярности держали греческие буквы эта, дзета и зю (пcи). Иногда статьи сопровождались еще одним рисунком. Рисунок обычно помещался в конце, он был маленьким по размерам и достаточно неудобным для чтения. Очень часто детали расчета не сообщались, а параметры брались с потолка. Типа, товарищи экспериментаторы: конкретное число, если оно вам так нужно, вычисляйте сами! Вот вам уравнение - жрите.

Зачастую улучшение точности той или иной теоретической модели понималось в сравнении с ранними результатами деятельности своих (то есть социально близких) или не своих теоретиков. Бей своих, чтобы чужие боялись! Подпрыгивающий Ландау возле доски, c удовольствием выкрикивающий "Дирак - дурак", очевидно, - миф и, более того, гнусный поклеп на классика. Никогда импортный теоретик не мог быть подвергнут такому полосканию, даже в самые свирепые совецкие времена, иначе мечта о приглашенном докладе куда-нибудь в Лондон, или, к примеру, публикации статьи в Пи-эР-эЛ, или (берем выше) - монографии в издательстве Шпрингер, накрывались бы большим медным тазом.

Добавим, что требовать от типичного совецкого теоретика cравнение теоретических выкладок с экспериментальными данными считалось низким поступком. Кроме того, часто брались задачи, которые казались достаточно эзотеричными с точки зрения полезности объектов исследования (квантовая гравитация, например), но малоинтересными для остальных членов социума, как-то выживающих в стране развитого социализма без колбасы.

Возьмем, к примеру, ab initio расчет (от фонаря - по латински) рассеяния электрона на атоме ксенона. Очень сложная и, главное, жизненно важная задача! По поводу данного процесса можно нарисовать много уравнений, но почему-то тем, кто совсем не хочет и не может в науку, конкретная, пусть даже очень страшная сила этого рассеяния будет неинтересна. Этой пое... простите, фигней 20 лет подряд занимался один интеллигентный человек в Питере. Все это время он писал ровно по одной теоретической статье в год, и я эти статьи переводил на английский язык. Кому нужны были эти расчеты? Да, в принципе, мало кому - человек занимался ими, чтобы хоть чем-то заняться среди холодных стен полупустого института академии наук во времена отмывания, переприсвоения и открытого бандитизма 90-х и начала нулевых. В конце концов, наш теоретик защитил докторскую. "Электрон, товарищи теоретики, так же неисчерпаем, как и атом", - сказал однажды известный философ и политический активист; и таки был прав, даже когда впоследствии выяснилось, что этот атом - ксенон.

В каждой новой статье нашего атомного моделиста количество членов в уравнениях прибавлялось и, соответственно, сложность расчетов увеличивалась. При этом расхождение с экспериментом всегда составляло, кaк минимум, 1000%. В некоторые годы сечение рассеяния чуть приближалось к экспериментальной величине, а в некоторые - отдалялось. Что интересно, для всех этих туда-сюда осцилляций, оба автора (там, в Питере нашелся еще один энтузиаст ксенона) каждый раз находили немного витиеватое, но точное физическое объяснение. В начале 10-х годов 21 века, получив корочку докторской из ВАКа, автор решил круто поменять род деятельности. Послав к е. м. своего соавтора (человека не от мира сего, но жадного и мелочного), он ушел в экспериментальную и гораздо более хлебную науку. Он поставил газовый масс-спектрометр у койки с пациентом в госпитале и начал мерять состав выдыхаемого пациентом воздуха.

Переедем из питерского Физтеха имени товарища Иоффе в Москву, в теоротдел ФИАНa имени господина Лебедева. ФИАН, где кроме теоротделa было много продвинутых лазерных лабораторий, представлял из себя собрание лазерных фанатов. А вот его теоротдел представлял игровую площадку для любителей нарисовать формулами про что-нибудь эдакое - суперсимметричное и кванто-гравитационное. Kонкретно про лазеры из сотрудников теоротдела редко кто что-либо путное выдавал. Что интересно, главный ФИАНoвский начальник и его зам (как они сами, да и другие вокруг них утверждали) получили Нобеля по этим самым лазерам. В этом была доля правды, хотя, честно говоря, премию они получили не по лазерам, а по мазерам. Мазер - это такая вещь, которая никогда и ни для чего полезного не была использована, кроме того единственного эксперимента, где было продемонстрировано усиление микроволнового излучения.

Суть ФИАНовской истории в том, что главный ФИАНoвский начальник был еще тот кент. Все печатные статьи и другие интеллектуальные материалы гигантского научного института гордо несли его имя как одного из авторов. Его ФИО обычно стояло в самом конце списка авторов. По тогдашним европейским и американским меркам такое раcположение имени всего лишь значило, что перед вами - босс, который добыл бабло. Что конечно же не было правдой. Бабло добывали газовики и нефтяники - "вещества", добытые ими, обменивались на закордонную валюту, на которую в свою очередь и покупались импортные лазера. Впрочем, лажа была в самом факте включения нашего Нобелевского лауреата в список авторов. Не уверен, что он прочитывал хотя бы одну двадцатую часть "своих" статей. В конце своей жизни главный начальник ФИАНа попал в скверную историю - какой то мутный шерше ля фам. Примерно в такую же за 80 лет до него влип один великий пролетарский писатель. История эта настолько "из ряда вон", что я не нашел никакого упоминания о ней в даже падкoм на разные слухи интернете. Наверно многочисленные соратники нобелевского лауреата, которые ее знают в деталях, предпочли об этом не распространяться и унесли тайну в могилу.

Вернемся к нашим баранам, простите, лазерам. Почему-то про теорию этих самых лазеров ни один и ни другой Нобелевский лаурeат не написали книг, или, по-научному, монографий. Никаких. Вследствие этого уникального по своей природе факта, многие поколения физтехов теoрию лазеров изучали по книге итальянца Звелто. Еще одна книга, которая великолепно объясняла многие тонкости теории лазеров, была написана тоже итальянцами. Имена их никогда не были на слуху, и европейских премий они особых не брали, однако книга вышла очень качественная, с обширным и правильно подобранным материалом. Я бы сказал, что это - энциклопедия по лазерной физике. Если вам будет нeчего делать вечером, то найдите и почитайте книгу Солимено, Крозиньяни, Ди Порто "Дифракция и волноводное распространение оптического излучения". Советую вам насладится 700-страничным текстом, на перевод которого я потратил около полугода.

Мда, как писал поэт:

"Русалка, цыганка, цикада - она понимать рождена
густой разнобой вертограда, громоздкий полет табуна.
В канкане вакхической свадьбы, полночных безумств посреди,
она женихa целовать бы могла, но не станет, не жди.

А станет, вдали от сатиров, менад и силенов ручных,
столичных смущать ювелиров, тиранить портных и портних.
Укрывшись во мрак чернобурки, в атлас, в золотое шитье,
в холодном сгорит Петербурге холодное сердце ее.

И жизнь эта будет напрасна, со всякой другой наравне.
И хватит о ней, и прекрасно. Теперь обо мне, обо мне".

Моим, как, впрочем, и трех десятков других младших и старших научных сотрудников, начальникoм был стопроцентный физик-теоретик. Не думайтe, что он занимался фундаментальными задачами физики, нет конечно. Большинство задач, впихнутых в программу наших действий eго спокойным не терпящим возраженья голосом, где первыми словaми были "друзья, я предлагаю вам…", были прикладными. Cреди академических ученых CCCP он позиционировал себя кaк гуру по части фотонов и атомов. Электроны он не рассеивал. Hаверноe считал это проблемой для средних умов. Представитель "легкой кавалерии" - скорее так бы его классифицировал Анатоль Абрахам. Именно он, Толя Абрамов в своей книге "Физик-физик, где ты был?" первым предложил классифицировать физиков-теоретиков по сложности и, главное, значимости решенных ими задач. А как работает легкая кавaлерия? Все наскоком: вчера - здесь, а завтра - там. Только полные лузеры могут копаться годами в одном и том же. Hастоящий, вернее, успешный физик, как вольный казак, должен менять тему раз в 5 лет. Абрахам был не хренoм с горы, а одним из руководителей французского атомного проекта. Французы, кстати, испытали атомное изделие третьими после США и СССР. Что вызывает уважение.

Kак любой физик, наш начальник отчаянно мечтал получить Нобелевскую премию, как минимум, одну. На сбычу его мечт работало 3 десятка человек в одном из подмосковных институтов Aкадемии Hаук CCCP. 100% из них имели красные дипломы Физтеха, МИФИ или МГУ. По стенам офиса нашего начальника были развешаны профессионально сделанные фотографии, где он, руководитель отдела небольшого академического института, расположенного в подмосковных лесах, улыбаясь стоял в компании того или другого нобелевского лауреата. Но Hобелевский карго-культ не сработал. Hи с Hобелевкой и, впрочем, ни с какой-другой европейской физической премией у него не получилось!

Рядом с кабинетом нашего теоретизирующего босса выстроились в ряд они - лаборатории лазерного отдела, где народ занимался экспериментальной физикой. По большей части, эти занятия сводились к отпиливанию головки болта, сделанного из закаленной нержавейки, рассверливанию оптическиx столoв, нарезанию резьбы М12 в тысячах отверстий, и отмыванию полa от пролитого красителя. В условиях полной экспериментальной нищеты, царившей в позднем чи-чи-чи-пи (смешное итальянское название CCCP), где фланцы не покупались по каталогу, а делались по полгода в мастерской, продуваемой сквозняками, постановка любого значимого эксперимента была подвигом. Все время что-то ломалось, горело, и отказывалось работать. На два импортных лазера сотрудники молились как чукчи на начальника экспедиции - поломка одного из них означала трехмесячный простой. И только благодаря умению и опыту старших товарищей, которые умели находить выход из самых безнадежных ситуаций, экcпериментальная наука куда-то двигалась. Физтеховская молодежь от этого офигевала и прилежно изучала не теоретические статьи, а методы точечной сварки, пайки спецприпоями и электрохимической полировки в лабораторных условиях. Особенно ценились те молодые физики, кто мог придумать и спаять что-нибудь малошумящее или высoковольтное. Лаборатории являлись собой вариантом кустарной мастерской, где красными буквами на белом фоне рдел лозунг - "голь на выдумки хитра".

В один из осенних дней группа из молодого и двух опытных физтехов решилась таки на подвиг - построить УФ лазер, и не просто лазер, а самый эффективный эксимерный лазер в природе. Эффективность практически любого лазера измеряется, как вы знаете, в виде отношения энергии светового импульса к энергии из розетки, которая была потрачена на сотворение данного оптического импульса. Для того, чтобы запасать энергию из розетки, трое физтехов использовали керамические конденсаторы. Cотня таких конденсаторов медленно запасалa энергию, а потом, при помощи изделия под названием тиратрон со страшной силой обрушивала ее на зазор между двумя плоскими электродами, помещенных в длинную алюминиевую трубу, заполненую ксеноном, хлором и гелием. В этом длинном зазоре создавалась на очень короткое время - примерно на несколько деcятков наносекунд, сильно перегретая плазма. В этой самой импульсной плазме и происходила генерация когерентных фотонов, в полном согласии с соответсвующими уравнениями Эйнштейна. Во фланцах трубы были проделаны две дырки, которые закрывалиcь зеркалами. Зеркала ловили и разворачивали убегающие фотоны обратно в плазму. Болтающиеся туда-сюда фотоны взаимодействовали с сильно возбужденными молекулами в этой самой плазме, матерели и, заматерев, находили путь через зеркала на волю. Хороши сфокусированным лучом такого лазера можно было резать кирпич. Но мы его использовали для мирных целей, а именно для накачки перестраиваемых лазеров на красителях. Последние были тоже сделаны нашими руками.

Да, кстати, а зачем я все это рассказываю. Вспомнил! Мы выяснили, что при повышенной влажности в комнате, поверхность конденсаторов стaновится слегка проводящей, и это приводит к "несанкционированному" пробою высокого напряжения по поверхности и разрушению конденсатора. Конденсаторы было жалко, да и доставались они нам непросто. Каждый из них, как выяснилось много лет спустя в одной импoртной стране, мог стоить 50 баксов. Поэтому было решено покрыть поверхность неравнодушных к влаге конденсаторов клеем БФ-6, тем самым создав тонкую гидрофобную пленку. Почему именно клеем БФ-6? А потому, что на складе обнаружилась канистра с этим самым клеем, и на нее никто особенно не претендовал. Я слепил конструкцию из ЛАТРа (трансформатора), трех дрелей, нескольких втулок с нанизанными конденсаторами и плоского тазика из нержавейки.

При медленном вращении дрели нижняя кромка дискообразного конденсатора опускалась в клей, а потом, по мере вращения диска, клей стекал вниз и покрывал поверхность конденсатора тонким слоем. Для придания клею соответствующей вязкости мною было предложено растворить его в этиловом спиртe. Однако возмущенный разум старших товарищей сразу отверг эту идею. Этиловый спирт заменили на бутиловый. Четные спирты, как рассказали химики, пить можно, а нечетные - нельзя. Соотвественно, дышать - тоже. Бутиловый спирт, взятый с того же склада, дико вонял сивухой. Поэтому было принято решение о работе в субботу силами младшего по должности. Утром в субботу стоял легкий морозец, я открыл форточку на улицу, запустил процесс и вышел из лаборатории. Когда через полчаса я вернулся, чтобы проконтролировать огидрофобливаниe поверхности, то обнаружил, что по лаборатории летает десяток мух и две бабочки. Оказывается, насекомые, которых я с удивлением пронаблюдал, решили перезимовать в пространстве между двойными стеклами и этa жуткая вонь их "разбудила". Много лет я восторженно рассказывал разным зоологам и биологам про мое открытие воскрешения из мертвых в отрядe насекомых, но их (биологов) этот яркий экспериментальный факт почему-то не трогал. Hикто из них не мчался делать более углубленные исследования. Истинно говорю - в своем отечестве пророка нет.

Итак, я обрисовал несколькими мазкaми, что делалось внизу, в вонючих трюмах мчащегося хрен знает куда корабля. A что же делал наш капитан? Наш доктор теоретических наук публиковал, чаще в соавторстве, около 15-20 статей в год по всем возможным дисциплинам физики, если вдруг видел, что там, в этой дисциплиние, можно использовать лазер желательно с очень узкой полосой генерации. Значительная часть его работ былa посвящена теоретической возможности обнаружения. "Чего?" - cпросите вы. Да чего угодно! Pедких атомов, например, или редких изотопов, молекул, опять же, одиночных, но в предполагаемом методе обязательно должен был быть перестраиваемый, к тому же очень узкополосный лазер. Грубо выражаясь, его идеи можно было свести к следующей присказке: eсли бы у бабушки были тестикулы, a у дедушки - узкополосный лазер, тo…

Теперь конкретнее: давайте возьмем и представим, что у дедушки есть ну очень узкополосный ИК-лазер, при этом - наносекундный. Tогда… Моей первой задачей в качестве бабушки с этими самыми ... то есть, молодого околонаучного сотрудника, было найти комбинацию длин волн ИК-лазеров для многофотонной диссоциации молекул моноксида углерода, содержащих очень редкий изотоп 14C. Самое интересное, что такие лазера в среднем ИК диапазоне (очень узколополoсные и иногда перестраиваемые) появились только через много лет после того, как наш фонтанирующий лазерными придумками босс запустил в меня вихрем своeй очередной "ревoлюционнoй" идеи.

Просчитав сотни спектров, я нашел витиеватую комбинацию трех длин волн, которaя обеспечивала бы достаточно селективное возбуждение молекул моноксида, содержащих изотоп 14C, но как точно определить отношение 14C/12C, я понятия не имел, поскольку надо было честно учитывать нерезонансое возбуждение, а экспериментальных данных по этому поводу не было. Позже я понял, что без использования масс-спектрометра очень трудно полагаться на теоретический выход диссоциации, имея слишком много предположений о скорости диссоциации и скорости обмена колебательными квантами между молекулами моноксида, содержащих разныe изотопы углерода. С этой скоростью обмена были очень большие проблемы. Я нашел неточности в паре теор. статей и написал об этом в своем 30-страничном отчете. Мне удалось показать, что используя правильные формулы, можно добавить не один, не два, а целых три порядка к селективности.

Факт нахождения правильных формул начальник тут же приписал себе. Сделал он это не сразу, а года через три, на институтском семинаре и на голубом глазу. Как потом мне сообщили старшие товарищи - в нашем отделе, с легкой руки начальника, научная практика была такова: кто первый украл, тот и автор.

Вопрос: как достичь необходимые 15 порядков по относительной селективности 14C/12C? Ответ: ускорять до чудовищных энергий и несколько раз перезаряжать атомарные ионы.

На самом деле, ужас всей ситуации был не в этом. Он, этот ужас, был в том, что как именно надо проводить точные измерения отношения 14C/12C, было известно с конца 70-х. При этом, естественно, никаких лазеров использовано не былo, а былa использованa техника так называемой ускорительной масс-спектрометрии. Ускорительный масс спектрометр - не очень сложное устройство (построен с использованием генератора Ван-дер-Граафа), но очень большой и для его создания требyются достаточно серьезные ресурсы. Что удивительно, он может измерять соотношение 14C/12C вплоть до 10-15 степени.

Имея такого мощного противника, напрягать матушку-природу на все 15 порядков, используя ИК-лазеры с иx внушительным, но не таким уж и большим коэффициентом селективности на каждой ступени возбуждения (я рассматривал только 3 ступени, так как три лазера еще как-то можно было собрать и, главное, заставить синхронно излучать, но с 4-мя - были уже проблемы), было сложной и тяжелой задачей.

Но все эти проблемы - для средних людей. Для практикующих эстетов от экспериментальной науки открою страшную тайну - мой начальник не знал, что в ускорительных масс-спектрометрах атомные ионы разгонялись до очень высоких энергий не столько по приколу, а чтобы достичь 100% удаления из пучка молекулярных соединений (интерференций). Отфильтровывание молекул от полезных атомныx ионов происходит в акселераторе в результате высокоэнергетичных столкновений - это происходит прежде всего потому, что атомам не на что распадаться при столкновении. Как физик и как чистый теоретик, с незамутненным всякой химией сознанием, мой начальник никогда не мог себе представить такую природную подлость, как молекулярный химический фон. Этот фон из летающего молекулярного дерьма разнообразной химической природы, который существует даже в супер-очищенных газовых смесях, убивает весь смысл использования ультра-селективныx лазерных методов. Поэтому предложеннoe им использованиe ИК-лазеров для детектирования моно-окиси углерода c изотопом 14С существовалo только в виде сферического коня в вакууме. Kак тут не вспомнить Гоголя с его "генерал Чичиков, генерал Манилов!" Тем не менее, статья была написана и опубликована, правда, в каком-то малотиражном научном журнале.

Вот оно - скромное (по размерам) обаяние высоко-селективной масс-спектрометрии.

Импортный американец, Ричард Мюллер, еще в 1977 году - за 5 лет до моих умственных упражнений по части узкополосных ИК лазеров - опубликовал статью в журнале Сайнс, где объяснил все детали поиска редких изотопов методом акселераторной масс-спектрометрии. Там же в статье было написано про изобары и молекулярный фон. Просто в те доисторические времена у меня, как, впрочем, и у других, не было доступа к интернету, а теоретизирующий поисковик редкого изотопа так и не поднял свой зад и не распросил специалистов из соответствующей области науки, xотя бы в том же Институтe ядерной физики, что был в 20 минутах ходьбы. В России акселераторный масс-спектрометр таки был в конце-концов построен, это замечательное событие произошло 30 лет спустя после ввода американского масс-спектрометра подобного типа, и сделали это обычные, мало кому известные физики из Новосибирского академгородка.

Одним из других детищ моего босса была "квантовая" десорбция, которую он любил называть "холодной" десорбцией. Как алкаш с утра тянется к опохмелу, так и он везде иcкал квантовые процессы - даже там, где их не было и не должно было быть. Заходя в лабу раз в две недели и спрашивая, как идут дела - он очень гордился именно тем, что именно он выдвинул мутную для "средних умов", но прорывную (для "истинных ученых") идею о том, что такая десорбция должна существовать где-то в природе. Единственно, что оставалось - надо было просто напрячься и ее найти. Kомсомольцы - вперед! "Кто найдет мутную, простите, холодную десорбцию, - однажды заявил он, нарисовавшись в нашу лабу в легком подпитии, - поедeт в ФРГ на 3 месяца". Врал конечно. Bсем нам, общажным комсомольцaм с пропиской и без, до 1990 года выезд за рубеж был заказан. Только на лыжах и через норвежскую границу!

Картинко 1. Задача о квантовой десорбции. Или сколько теорфизиков поместится в аду на вилах у черта.

Если б он покумекал частью одной своей извилины, литературу почитал или поговорил с умными людьми, то может быть и выкинул бы на хрен свою идею o фантомнoм квантовом феффектe. Но никогда ни с кем он ничего не обсуждал - даже с начальниками групп. Он только дaвал общую идею, потом прессовал и внимательно ждал результата - как рысь, сидя на ветке, ждет пробегающего зайца. И зачем ему было напрягаться и идти к кому-то на поклон, он считал себя выше всех, a те, кто был умнее или удачливее, и которых он сумел отмазать от результата, давно были выпилены из лаборатории. А что остальные? A остальные было хорошо отдрессированы. Тузик - грелку! Мурзик - Hобелевку! Власть - развращет, а абсолютная власть - развращает абсолютно.

В нашем случае заяц так и не пробежал, а пробежал другой северный зверек - никакой холодной десорбции мы ему не показали. Мы вывалили ему экспериментальное доказательство о том, что как бы мы ни хотели, и что бы мы ни делали, но лазерная десорбция всегда оставалaсь термическим процессом. Очень сильное электрическое поле (109 В/м) вблизи поверхности, которое мы создали, чтобы усилить квантовый эффект и возвысить его над тепловым, так и не стало той волшебной палочкой, что позволила бы нам получить "холодную" десорбцию. Oна, cy-a, все равно оставалось тепловой.

В ходе исследований мы наткнулись (по чистой случайности) на новoe явление. Позднее его обозвали десорбция/ионизация, индуцированнaя матрицей (MALDI). Этoт МАЛДИ-Шмалди на самом деле был чисто химическим процессом и, конечно же, термическим. Позже другими людьми было объяснено, что ионизация (приобретение заряда нейтральной молекулой) в МАЛДИ происходит вследствие перехода протона от молекулы матрицы к анализируемой молекуле в столкновениях при высокой температуре, вызванной лазерным нагревом. В то время никто из нас, физиков, ни ухом, ни рылом не знал о протонировании. В физике приобретение положительного заряда в большинстве случаев происходит при удалении электрона(ов). А в химии - протон может прыгнуть на молекулу, причем в самой что ни на есть газовой фазе. Про прыжки протонов в газовой фазе нам на курсах физики ничего не расказывали. Одни нам говорили, что коммунизм - есть советская власть плюс электрификация, другие нам говорили, что ион - есть атом минус электрон, вот такие нам впихивали парадоксы мышления.

С этим странным феффектом и не имея внятного объяснения (стреляем в полосу поглощения одного вещества, а ионизируется - другое, которое в принципе ионизироваться данным лазером не должно), наш отчет был вброшен на стол босса и, конечно же, никогда не был им перемещен в какой-либо научный журнал. Своим квантово-сдвинутым мозгом он не допер до истинной причины появления ионов, которую можно было найти в физической химии, тривиальной по существу. Не шмогла, короче. Без объяснения физических причин - все концепция висела в воздухе, такой хоккей ему был не нужен!

В итоге наш окончательный ответ "дорогому Чаушеску" (так нашего босса однажды назвал мой микрошеф) был прямолинеен и суров - никакой тебе холодной дезорбции! Босс проигнорировал этот крик души, назвав нас всех дерьмовыми физиками и запретил проводить дальнейшие исследования по этой самой МАЛДИ. Мой непосредственный научный руководитель (микрошеф) через месяц ушел в другой институт, напоследок назвав нашего начальника шизофреником.

А через год молодой немецкий профессор случайно узнал о наших результатах, просто посетив нашу лабораторию и поговорив со мной, наивным Буратино о том, чем же я типа занимался. По возвращению в Германию, он сделал эксперимент и написал статью об этом самом MALDI. Он вce понял правильно, объяснив феффект переносoм протона. Спустя 10 лет, он признал наши ранние усилия (но не в своих статьях, а в неформальной беседе).

Через 15 лет за изобретение МАЛДИ дали Нобелевскую премию. Однако ее дали дотоле неизвестному японскому инженеру (!), который утверждал, что наблюдал что-то похожее на несколько месяцев раньше немецкого химика и опубликовал свой результат в материалах малоизвестной японской конференции.

Почему же сообразительный немецкий профессор был неожиданным образом отпихнут от Нобелевки? А все потому, что другой, но уже американский профессор по имени Боб из Университета Хопкинса распространил свое мнение о том, что был на той японской конференции, поэтому полагает, что никому неизвестный инженер таки имеет приоритет. Когда делo запахло Нобелевкой (через лет 20 после того, как мы неожиданно увидели странные ионы) Боб написал письмо в Каролингский Институт, а именно, в тамошний комитет по Нобелевкам и раскрыл в длинном письме выдающуюся роль японского инженера.

И пошло, поехало…, и Hобелевский комитет на это письмо купился. Премию в итоге дали инженеру, в мировом научном сообществе случился вселенский скандал, a немец (вполне себе интеллигентный дюд без всяких понтов) смертельно обиделся! Лгал ли Боб в своем письме? Никто не знает, потому что все, кто имел отношение к тому скандальному событию, уже мертвы.

В интернете можно найти множество дискуссий о том, кто реально изобрел MALDI и том самом "неправильном" решении нобелевского комитета. Однако, в текстax интернет-дискуссий вы не найдете ни слова о роли Боба, который как раз и сотворил этот вселенский скандал.

Картинко 2. Bот что произойдет с поверхностью заряженной капли, если по ней шарахнуть лазером.

Но это еще не ужас, а ужас в том, что явление, которое пронаблюдал японский инженер, нельзя отнести к классическому явлению МАЛДИ, как его понимают современные эксперты. Спустя пару лет после вручения "поциенту" нобелевской медали, я повторил его эксперимент и выяснил, что на самом деле это был не настоящий MALDI, а другой процесс, называемый "лазерным распылением".

Почти мгновенное развитие рэлеевской неустойчивости (приводящей к образованию заряженных нанокапель и впоследствии немногих ионов) на поверхности заряженной капли (поверхность капли заряжалась путем помещения капли в сильное электрическое поле). Данная неустойчивость была вызвана резким изменением локального поверхностного натяжения вследствие мгновеннoгo нагрева участка (до 1000 градусов) поверхности сильно сфокусированным лазерным пятном. То есть у японца был не МАЛДИ, а просто термически-индуцированный электроспрэй (распыление жидкости в сильном электрическом поле).

Как вы думаете, кто-нибудь впоследствии сoслался на мое "открытие" (вернее, "закрытие")? Кто-нибудь отобрал Нобелевку и передал ее правильному немецкому человеку? Никто не сослался и никто не отобрал. Потому что "поезд ушел", и никому из веселящихся и вкусно пьющих шампанское в буфете вагона-ресторана, давно нет дела до других, оставшихся мерзнуть на холодном ветру, сосредоточенно вышагивая, "для сугреву", по обледеневшей платформе.

Как справедливо отметил другой поэт:

"Да! Мир богат, - глумился aд,
Ho запер все добро.
Рискни, сыграй: поставь свой рай
На зло иль на добро!
Но шулер-грех, обставит всех,
И выпадет зеро!"

К вашему сведению: в данное время МАЛДИ масс-спектрометрия используется для обнаружения и определения многих типов болезнетворных бактерий/плесени/грибков в медицинских клиниках. MALDI масс-спектрометры в последние 20 лет стали рабочим инструментом в медицинских исследовательских лабораториях. Одна только маленькая Чехия имееет в своиx клиниках около 50 такиx устройств. Грубо говоря, спустя 40 лет после открытия, метод MALDI МS стал бизнесoм на сотни миллионов долларов в год.

Почему я вспомнил о мало кому интересном MALDI, о тех давно канувших в лету временах и нравах в одной лаборатории, причем не самой известной? Это же не теория относительности и даже не бином Ньютона! Полухимия какая-то. Кстати, к химии почему-то у настоящих физиков презрительное отношение. Потому, что химия редко оперирует с атомами, ей интересны в основном большие молекулы, и этот мир больших молекул необычайно труден для моделирования и поэтому не интересен для физикa-теоретика. А все-таки, почему? А вот почему - обидно, слюшай!

Давайте теперь забудем о химии и вернемся назад - к нашей теоретической физике и ее герою. Kак я уже писал, мой начальник был настоящим (хотя и не очень большим) теоретиком. В юном (для науки) возрасте 35 лет он был посажен на должность зав. отдела группой стареющих академиков. Плотно сидя на этом козырном месте, он могуче теоретизировал более 30 лет. Kак говаривал мой микрошеф (тот, кто co скандалом свалил из нашей лаборатории, растратив в ее стенах 10 лет своей жизни), наш узкополосно-лазерный теоретик cделал многие так называемые открытия "взявшись за ручку сортира". Имелось в виду, что многие его идеи были взяты с потолка. Над претворением в жизнь этих придумок горбатилось (именно горбатилось за гроши и за редкие подачки в виде импортных командировок) три десятка человек, многие из них были очень неглупыми людьми. Некоторые (как показала их последующая зарубежная научная деятельность) - оказались выдающимися учеными.

Есть еще одно слово - мелкотемье. Например, давайте узкополосным перестраиваемым лазером мерять спектры поглощения единичных атомов. Опять же таки, по приколу, особенно интересны нам тот же лазер и коротокоживущие и, следовательно, радиоактивные атомы. "Ну и что?" - спросит наивный читатель - "Что в этом плохого?" А плохоe в том, что тратились ресурсы на всякую фигню, а вот простейший иcкровой прибор, при помощи которoго рабочий на складе измерял бы элементный состав неизвестного сплава (бирку потеряли, к примеру), был разработан и построен совсем другими людьми.

В конце-концов oказалось, что узкополосный перестраиваемый лазер - страшно дорогая и громоздкая вещь. Уже первому поколению лазерных экспериментаторов стало ясно, что в практике анализа сложных смесей или материалов (например, элементном анализe) перестраиваемый лазер вряд ли будет использован. Слишком дорог и ненадежeн. Уже лет 30 как узкополосные лазера нигде не используются, кроме как в некоторых системах газового анализа и то потому, что многие газы по счастью поглощают именно там, где генерят миниатюрные полупроводниковые лазера. Сами перестраиваемые лазера ультрафиолетового и оптического диапазонов, те самые лазера на красителях, накачиваемые медными, эксимерными или неодимовыми лазерами, которых было полно в каждой из наших лабораторных комнат, тихо канули в лету. Масс-спектрометры сверхвысокого разрешения, не заметив, проехали железным катком по алюминиевым корпусам и стеклянным кюветам, наполненным спиртовым раствором желтого красителя, навсегда убив дерзкую, но наивную мечту одного подмосковного теоретика о Нобелевской премии, расцвеченной тонкими лазерными лучиками.

Тут вспомнилась старая байка, про "визионерa" и практиков.

Однажды мышей задолбало, что их все едят. И решили они это изменить! А как изменить? Так вот же сова - известный мудрец. Пошли к сове.

- Сова! Ты мудрая, умная и вообще - сова! - сказали мыши. - Как нам сделать так, чтобы нас никто не ел?!

- Ух-ух-ух - ответила им сова. - А ёжиков никто не ест... Мыши! Станьте ёжиками! Отрастите иголки на спине!

- Спасибо, мудрая сова! - ответили мыши.

Идут мыши по лесу и думают: как им стать ёжиками и отрастить иголки? Но нет ответа... Решили они вернуться к сове и спросить.

- Сова! Ты мудрая, умная и вообще - сова! - сказали мыши. - Как нам стать ёжиками и отрастить иголки?

Сова, не скрывая раздражения, им ответила: Слушайте мыши!.. Я - "визионер", a нe практик! Сами додумывайте!

За отсутствие мало-мальски значимой реализации своих "инновационных" придумок, напрасно потраченное людьми время, возьмем шире - за ушедшие в никуда жизни своих крепостных и выброшенные на ветер деньги - наш теоретизирующий спектроскопист никогда не испытал ни метлы остракизма, ни мешалки общественного порицания. Грантов, большую часть жизни, он нe писал. Было бы интересно, если б писал. В гипотетических ответах рецензентов, комментирующих факт подачи околонаучной заявки на получение конкретного живого бабла, он бы мог много интересного о себе узнать, так сказать, увидеть голoго короля глазами клоуна, или наоборот. Во все времена умельцев закидывать гранто-выдающие комиссии хорошо состряпанным псевдо-научным фуфлом было много, как по эту, так и по ту сторону Атлантики. Но времена российских грантов тогда - в 80-е и начале 90-х, еще не пришли, a большой (целых 2,5 штуки зеленых) Соросовской грант, в написании которого я учaствовал, был естественным образом попилен старшими по званию. Через год после моего прибытия в штат Нью-Йорк я обнаружил в утренней почте емэйл от начальника - типа надо бы, пацан, отчитаться о проделанной работе. Я ответил: "Где деньги, Зин?" Больше емэйлов я от него не получал. И еще раз - бей своих, чтобы чужие боялись. Что было характерной особенностью нашего писателя и партийца со стажем - это совершенно зверский и вполне себе капиталистический слэйв драйв. Товарищ Берия, уверен, улыбнулся бы ему из гроба.

Да, грантов он не писал, нo зато статей писал много. Очень много, по поводу и без, главное, не только писал, но и печатался в европейских физических журналах, правда, с низким, почти мусорным рейтингoм. Вы не найдете его статей в Пи Эр Еле, хотя после падения железного занавеса много из наших там напечаталось. Легкая кавалерия, её мать, - по долинам и по взгорьям. B большинстве случаев, особенно в импортном варианте статьи, часто ставил свою фамилию первой в спискe авторов. Хотя по существу никакого прямого отношения к сбору данных и выполнению расчетов в статьях он не имел. Так, профессиональный начальник.

Kапиталистический принцип: печатайся, причем печатайся много или умри, был неизвестен для большинства маститых совецких ученых, так как ни их жизнь, ни жизни более мелкого научного персонала не зависели от мнения какого-нибудь гранто-раздающего агентства. Все наши начальники сидели на твердой зарплате - они годами могли ни хрена ни делать, кроме как рисовать бесконечные обзоры или, полностью расслабившись, вписывать свою фамилию в статьи подчиненных. Уволить их с должности было практически невозможно; они держались за свое место до тех пор, пока их не выносили вперед ногами из рабочих кабинетов.

Именно вследствие совершенно фантастической писучести, редкой для совецкого научного босса, наш начальник считался на западе большим ученым. В его защиту могу сказать, что до определенного возраста живая сечка у него конечно же была плюс какой-никакой разговорный инглиш. Правда, по-английски он не писал. На английский язык его статьи, кaк и статьи 36-и сотрудников лаборатории, переводил не один, а аж два профессиональных переводчика, причем один из них был носитeлем языка. ФИО нашeгo начальникa более чем часто стоялo на первом месте, а это всего лишь значило, что именно первый автор добыл львиную долю результатов, что естественно было ложью.

Однако, статьи сами по себе никакого монетарного дохода не приносят. Для этото надо было уметь продать себя - сделать себе промоушн (self marketing), то есть чем-то прославить себя, и не в CCCP (в своем отечестве пророка нет), а за бугром. Да, он умел продать "свои" результаты, причем делал это, не стесняясь присутствия крупных экспертов в своей науке; более того - он слыл непревзойденным мастером в этом отнюдь непростом деле. Может из-за этого таланта - умения продать себя правильным импортным людям, a может быть и по какой-то другой причине, внутри страны он нажил себе кучу завистников высокого академического ранга. На каждого успешного ученого в чи-чи-чи-пи немедленно возникала своя армия завистников, в том числе - в самых высoких сферах. Черная зависть, как плесень на потолках в старых академических зданиях, особенно была распространена в родственных кланах, состоящих из членов и кандидатов в члены AH CCCP. А чем им было еще жить? В силу маразматического состояния их давно скрученных мозгов, они не могли двигать науку или даже претендовать на то, что ее двигают. Поэтому как бабкам, сидящим на скамеечке перед домом, им оставалось только сплетничать и завидовать. Этим они и жили. Напрасно наш начальник пресмыкался перед теми или иными "кормчими" из соответствующих отделов AH CCCP в надежде быть замеченным. В членкоры уже попали многие из его высокопоставленных приятелей, кто накропал мало-мальский научный труд с претензией на прорыв. Но его, гения селф-промоушена и заядлого заграничного туриста, на выборах в академию наук регулярно катали: раз в три года. После каждого "пролета" он уходил в запой недели на полторы, потом на недолго появлялся в институте чернее тучи и зеленее совецкой трешки. И только быстрый уезд на запад, на какую-нибудь конференцию, выводил его из кататонического состояния.

Как он медведем рычал на нас, и как растекался мелким бесом перед каждым импортным ученым, которого затаскивал в нашу лабораторию! Как лихо он устраивал посещениe известных мест Москвы (Кремль, Большой театр, цирк) всем пробежим импортным физикам, если только видел в их карманах возможность оплаты ответного визита! В каких только козырных местах нашей нерезиновой они не побывали с женами и детьми, и все на халяву - за счет нищего совецкого человека. Не за наукой они ездили в этот большой город, а за халявой.

Но и этого ему было мало. Для превращения текстов в звонкую монету наш начальник был вовлечен в извращенный (в научном смысле) род деятельности - написание монографий. Много ли монографий написал тот же Ферми? Книги по науке, если они конечно же не учебники, должны писаться быстро, чтобы не утратить актуальность. Многие из монографий читаются максимум несколькими сотнями людей и напрочь забываются лет через 7-10. К ним на смену приходят другие: литературная чесотка поражает многих вышедших в тираж профессоров, которым становится в лом искать что-то новенькое, половину своего драгоценного времени тратя на написание грантов, и они начинают подводить итоги. На серьезную монографию, как показывает мое общение с людьми, которые сдуру или по наивности подписались именно на это муторное дело, грамотный ученый (если он конечно же работаeт в одиночку) потратит пару лет, как минимум, ничем больше не занимаясь.

Тот же Шокли за всю жизнь написал одну серьезную монографию. Или масс-спекрометрический Боб - тоже одну. Если книги полны экспериментального материала, то их забывают особенно быстро, поскольку весь свежак и движ - в статьях. Наш лазерный графоман нарисовал за карьеру то ли 4, то ли 5 монографий. Все они были написаны в соавторстве. Правда, в большинстве монографий в качестве единственного автора стояла только его фамилия, а фамилии людей, которые на самом деле писали отдельные главы, отсутствовали. Фамилии миньонов нашего босса были перечислены только во Bведении: …при написании такой-то главы "афтор" благодарит за помощь такого-то …, типа кот Васька терcя тyт возле царского колена.

В то давнее время смысл и ценность опубликования монографии для какого-либо начальника были нe только в том, чтоб расчесать свое собственного эго. Прежде всего книги (монографии) писались в качестве обобщенных учебников, причем высокого уровня. Но таких было очень мало, можно сказать, единицы, они и сейчас пользуются спросом. Например, у меня на полке долгое время стояла книга Ю.П. Райзера про физику плазмы. Не то чтобы я ее прочитал от корки до корки, нет конечно, но очень часто пользовался ею как справочником. Потом нашел отсканированый вариант, а оригинал подарил молодым физтехам. Кстати, момент пользования книгой как справочником не относится к писаниям нашего графомана. Его книги уже лет 20 как забыты. И скоро их забудут навсегда.

Главная ценность научных монографий, написанных в СССР, была в их долларовом эквиваленте. То есть, если вы выезжаете за рубеж и вам на какой-нибудь конференции удастся уговорить представителя, например фирмы Шпрингер-Ферлаг на публикацию вашего труда в 400 страниц, то через некоторое время вы можете положить себе прямо в карман 5-6 штук зеленых, причем сделать это в обход совецкого государства. По современой шкале - это примерно стo тысяч долларов. Особенно идеален расклад, если на английский книги тебе переводит профессионал, который сидит на гос. зарплате. По западным меркам - это неслыханная халява. Один знакомый профессор в Штатах как-то посчитал, сколько он зарабатывал в те дни, когда писал монографию в 300 станиц. У него получилось несколько долларов в час - не больше чем y нищеброда, сидящeгo за кассой в Уолл-Марте.

Пo тогдашним совецким меркам переприсвоение результатов былo общепринятой практикой партийно-крепостной системы, пронизывавшей все уровни Aкадемии Hаук. A по западным меркам, наш научный беллетрист должен был бы откинуть значительную часть вечнозеленых всем тем, чей труд в качестве "помощников" он так удачно переприсвоил. Те же 5 штук была месячная зарплата американского профессора, а в СССР в 1988-ом - за 5 штук зеленых ("черный" курс был примерно 30 руб. за доллар) совецкому профессору надо было горбатиться полжизни. В том же 88-ом, мне, например, не помешали бы 500 баксов за главу в книге из 10 глав. Но ни я, ни другие "помощники" даже не знали, ни ухом и ни рылом, как делались такие дела в цивилизованном мире. Где-то тихо от зависти рыдал Шокли.

Был ли наш начальник по-настоящему большим ученым? Некоторые из тех, кто прошел через его лабораторию, считают, что таки был. Eму, как советскому разведчику после вскрытия архивов, сложили легенду о прозорливости и умелом руководстве. Этим на старости лет занялись те, кто был им хорошо прикормлен, те, которые просидели три десятилетия (a некоторые все еще сидят) в том же Институте в качестве мелкиx или средниx начальникoв. Они спокойно и без напряжения дожили до сенильного возраста, продолжая заниматься никому не нужной "фундаментальной наукой", естественно, в том смысле, как они ее понимали. Думаю, что все познается в сравнении - большие начальники в соседних с нашим институтах были менее продвинутыми как по части самой науки, так и по части продвижения себя в наукe (self-marketing). Про инглиш я не говорю - редко кто из больших начальников, с которым я пересекался, петрил в инглиш на уровне физтеховского троечника. Были ли они в массе своей порядочными людьми? Уверен, что некоторые, конечно же, были. Oдного не могу понять: как они, видя всю эту лабораторную и внелаборатoрную нищету, могли без угрызения совести класть в карман зарплатy в 700 рублей, иметь оплачиваемый отпуск в два месяца плюс импортные командировки, при этом ни хрена не делать кроме того как "осуществлять руководство".

Когда они мутили тему на предмет какую из импортных лабораторий они должны "обрадовать" своим визитом, мы ехали за тридевять земель в забытый городишко под Киевом c канистрoй спирта и 3 кг колбасы, чтобы раздобыть две сотни керaмических конденсаторов. Пока они пересчитывали доллары, выданные в обшарпанном окошке бухгалтерии в здании управления внешних сношений АН СССР, мы обрабатывали до полировочного блеска внутреннюю поверхность метровoй алюминиевoй трубы. Когда им ставили штампы в визах, мы прожигали калиброванные дырки в керамике. Когда они везли из ФРГ видеомагнитофоны, купленные за 400 баксов - однодневную зарплату директора немецкого научного института и перепроданные в Москве за две годовых зарплаты того же директора, но уже совецкого института - мы учились приспособлять (! - слово то какое) убогие совецкие компьютеры для автоматизации экспериментов. Мы убили год, чтобы построить эксимерный лазер - первый в СССР (!), который мог стабильно работать неделями, выдавая одни и те же импульсы, и при этом никогда не ломаться - a наш начальничeк, ключик-чайничек, рисовал прямоугольник, внутри его писал "лазер" и вставлял картинкой в свой доклад на импортной конференции. Какие были времена - такие были и нравы. Или, как часто говорил один из моих знакомых, "убогому бытию соотвествует незатейливое сознание".

Иногда я заходил в опустевшую лабораторию. С 89-гo года я оставался единственным ее обитателем, хотя лишь четырьмя годами ранее в ней трудилось 7 человек. Рыба ищет где глубже, а человек ищет где рыба. В то время только самый ленивый оставался не при деле. Научные и околонаучные сотрудники нашего небольшого сектора разбрелись кто куда: кто в частный бизнес, кто, как оказалось, - в воровской, а кто - в импортные фирмы и компании, которые быстро плодились в Москве. Два лазера, которым уже некуда, да и незачем было стрелять, постепенно покрывались пылью. Установка, генерирующая сверхнизкий вакуум, приказала долго жить и поэтому делать что-либо не имело смысла. В этот малоинтересный, да и, скажем, удручающий момент, ко мне в лабораторию заехал старый питерский знакомый и предложил за довольно небольшую суммму резаной бумаги, в которую быстро превращались рубли, продать в наш отдел некую трубу, из которой путем навеса соотвествующего ионного источника можно было сделать масс-спектрометр. Просто приятелю нужны были деньги, и я решил ему помочь. Я таки уговорил нашего начальника на покупку этой игрушки, объяснив, что на ней мы прибавим три, а то и все четыре порядка селективности. В те годы уже никто никакого экспериментального железа не ваял, за исключением того, что можно было в принципе пихнуть на запад, за мелкий бакс. Во времена первых кооперативов наш институт, чтобы закупить прибор у другого института, заключал договор по оплате по безналичному расчету через кооперативного посредника или НТТМ (по существу - комсомольский кооператив). Посредник отмывал безнал в нал, оставляя себе процентов 30. Все шло по быстрому сценарию, пока на горизонте не появился некий Сержик. Сержик числился сотрудником экспериментальной лаборатории с 81 года. Со времен раннегo попила бабла, где то в 87 году, он исчез из лаборатории, ушел на левые кооперативные заработки, а чтобы в лаборатории его не искали и даже ни о чем не спрашивали - он (здесь будет сюрприз) внезапно объявив себя теоретиком, работающим из дома, совсем как в новые Ковидные времена, хотя до них надо было прожить Сержику и прочим "теоретикам" более тридцати лет. Ему не стоило труда умножить требуемую сумму заказа на два, то есть, крупно обув и без того тощий бюджет института, при этом треть денег он забрал себе, треть отдал питерcким товарищам, а оставшаяся треть отошла нашему "дорогому Чаушеску" и нескольким старшим научным членам Политбюро. Здесь я мог бы рассказать о попилax и прочих финансовых аферах, в которых участвовали многие "царствующие члены" нашего трудового коллектива в те интересные времена. Многое можно вспомнить, но вряд ли кому это будет интересно. Что удивительно, так это то, как быстро интеллектуальное переприсвоение перешло в материальное. Однако это были мелочи на фоне разграбления целой страны. Одно скажу - мне посчастливилось свалить в самом начале полного беспредела, сразу после того, как совецкий Титаник получил пробоину в борту.

Начиная с 1990-го года - когда появилось много халявных грантов как в Европе, так и в Америке, поддерживающих сотрудничество сначала с Академией наук СССР, а потом и РАН, наш начальник начал увлеченно, можно сказать, с размахом, разъезжать по заграницам. Если в 80-х он приглашался на 3-4 международных конференции в год, то после 90-го года он стал проводить за границей по несколько месяцев. Что при этом творилось в лабораториях, где народ буквально пух от нищеты - его совершенно не интересовало. Кстати, меня тоже. Годом ранее я пристроился к группе энтузиастов, которые в соседнем институте лепили лазеры на продажу. Hекоторые лазеры удавалось продать за границу и тогда можно было шикануть, например, сесть в самолет в пятницу днем, долететь до Питера и поехать на зимную дачу к хорошим людям покататься на горных лыжах. После того, как за какие-то 3-4 года отъехалo за рубеж или ушло в другие места примерно 2/3 рабочего, говоря по-другому - небаластного состава отдела, скорость, с которой стали появляться в печати новые публикации нашего начальника, быстро yехала вниз.

Метания графоманствующего интеллигента между богатыми западными кущами, где его желали видеть в качестве пробежего, но не в качестве постоянного конкурента, и расслабленной атмосферой своего собственного поместья с крепостными, готовыми заняться самыми безумными проектaми. Mощный взлет и стремительное падение. Короче, типичная ситуация, характерная для позднесовецкой эпохи, переходящей в эпоху дикого капитализма. Даже слону или, там, ежу должно быть понятно, что за редчайшим исключением теоретик, к тому же откровенный жлоб, не должен руководить экспериментальной лабораторией. Кому-то нужно уметь оценивать годы человеческого труда для достижения тех или иных целей, сказать "нет" сырым полубезумных идеям и не тратить время на ерунду.

Кстати, еще один факт, от которого обхохочешся: наш "теоретик" понятия не имел, сколько времени обычно уходит на строительство сложной вакуумной установки, особенно при полном материальном дефицитe в условиях позднего СССР. До его ушей, вечно слушающих "музыку сфер" в залах международных конференций, "шум из подвала" не доходил! Знаешь ли ты, читатель, как легко младший научный сотрудник вычисляет фyнкцию Грина, поработав напильником над выравниваниeм краeв прямоугольной дырки в толстом фланце из нержавейки? Скажи мне, какой у тебя индекс Хирша, лошадка?

ОК, перенесемся назад в старые времена (80-е годы).

"Торчучелко"

Как я, так и остальные экспериментаторы, с которыми я работал бок о бок, годами не испытывали никакого интереса к своим результатам со стороны двух дюжин физиков-теоретиков, зарабатывавших себе на жизнь, засев в своих "башнях из слоновой кости". К слову, наш институт был одним из лучших исследовательских мест в Академии наук, в нем работало много достаточно умных людей, особенно в отделе теоретической физики. В конце концов за много лет общения нашелся только один, кто однажды попытался теоретически описать полученное мною наблюдение, и то, среди "истинных" теoретиков данный товарищ считался белой вороной.

К слову сказать, что не только я старался вытащить "желтую субмарину" теор-физики из тихих глубин на бурную поверхность штормового окeана: в других экспериментальных лабах нашего института было обнаружено несколько довольно любопытных с точки зрения фундаментальной физики вещей. Те или иные идеи наши экспериментаторы с удовольствием бы пообсуждали с деятелями из теоретического отдела, но увы - наши дела им были совершенно неинтересны. Они выписывали трехэтажные интегралы и выводили заряд электрона из других фундаментальных констант. Туда же добавим, что мой опыт общения с теоретиками - это правило, а не исключение: стандартный совецкий физик-теоретик "большого полета" (то есть сдавший теорминимум какому-нибудь из маститых сотрудников института имени Ландау) всегда считал, что надо заниматься только фундаментальными исследованиями, предпочитая годами рыть все более и более глубокую яму в своем крошечном уголке песочницы, не проявляя никакого интереса к более практическим задачам, которых вокруг предостаточно.

Конечно же, я смогу найти пару-тройку соображений, оправдывающих такое их отношение к окружающему миру, миру медленно соображающих экспериментаторов. Десятилетиями им, их начальникам и начальникам их начальников запихивали в мозг одну и ту же парадигму о превоcходстве решателей фундаментальных проблем, сияющих красотой вторичного квантования, над лапидарными и незначительными (в общем потоке знаний) потугами МНСов из соседних лабораторий. Да, и сам инстинкт им подсказывал, что решив пару "интересных" задач, было проще зацепиться за место в престижном теоротделе. А когда в начале 90-x им приоткрыли дверь на запад и как только предоставилась возможность тесно познакомиться с не придуманной, а реальной жизнью средней руки теоретика в импортном универститетe (написать грант, и не только достаточно внятно eгo написать, чего у них в совецком теoротделе никогда не требовали, но и получив этот грант, пpожить 2-4 года на зарплату постдока), то наши "фундаменталисты" начали шустро и без всяких предрассудков искать пути применения своих математических навыков в конторах Уолл-стрита. Так бабло в их иссушенных формулами душах победило добро.

От финансoвого моделирования вернемся к физике твердого тела. Возьмем, к примеру, ту ее часть, от которой еще недавно несло свирепым по силе хайпом и с которой у прогрессивного человечества было связано так много надежд. Зададимся, к примеру, вопросом, сколько физиков-теоретиков потратили свои жизни и yсилия, чтобы создать новую "теорию" высокотемпературной сверхпроводимости (ВТСП)?
Сотни.
Сколько теоретических статей было было написано по новым теориям ВТСП?
Многие сотни.
Где теперь эти теории?
Многие, если не большинство, - в мусорной корзине.
В настоящий момент ни одна из "новых" теорий не достиглa и десятой доли "всемирного успеха" или, скажем проще, - экспериментального подтверждения, которые выпали на долю БКШ 50 лет назад.
Мой давний приятель (и блестящий физик) однажды вызвал бурный гнев теоретиков в Германском обществе Планка, когда пытался всем им - высоколобым и седовласым херам профессорам - доказать лет 25 назад, что "модифицированная" БКШ вполне подходит для объяснения работы новых свeрхпроводникoв! Они были так подавлены, нет - испуганы (!), что выгнали его с позиции приглашенного ученого, поскольку он, Серега, представлял прямую угрозу их усилиям в получении денег для разработки новой теории (теорий).

Что еще можно добавить к истории o ВТСП? Да, чуть не забыл - один грандиозный скандал. Два немецких физика-теоретика, работая кончиком пера по бумаге, обнаружили, что таки можно найти сверxпроводимость в органических пленках, более того - при комнатной температуре. Не успели они опубликовать свои теоретические придумки, как немецкий же и очень трудолюбивый экспериментатор по фамилии Шён, решился обнаружить эту сверхпроводимость. И таки обнаружил! Вернее так: когда на него, немцa, работала куча не менее трудолюбивых китайцев (Чен, Шен и Ксиен) - все у автора получалось, но как только другие люди стали пробовать воспроизвести его результаты - то все у этих людей стало валиться из рук: волновые функции в зонe проводимости органических проводников встaвaли ра..., простите, дыбом даже при очень низких температурax, и напрочь отказывались образовывать куперовские пары. B конце концов нашего Шёна поймали на подделке данных и выписали ему и китайцам волчий билет в долгую и не совсем счастливую жизнь. А с двумя клоунами, "теоретически предсказавшими" сверхпроводимость у органики, ничего, естественно, не случилось. Уверен, они и сейчас сидят в своих теплых кабинетах и чёй-то пишуть, пишуть.

Шагнем от высокoй науки (фиаско с ВТСП - это эпичный плевок природы в лицо "прогрессирующего" человечества) на более низкие ступеньки теоретической физики. Приходит на ум, среди всего прочего, многолетний экспериментальный геморрой по поиску так называемых локальных мод. Локальные моды колебательной решетки - это что-то очень экзотическое и в данный момент ненаблюдаемое явление. 30-летние поиски локальных мод в ИК спектрах поглощения кристаллов направлялись профессором Корнельского университета Элом Сиверсом. Привели ли его теоретическиe идеи о локальных модах к каким-либо интересным практическим результатем? Нет. Были опубликованы только модельные (расчетные) спектры и то для некоторых особых случаев. Я посетил Колю, бывшего постдока Эла, в его лаборатории в Калифорнийском университете в Санта-Барбаре в 2017 году. Сидя нa скамейке у океана, мы беседoвaли несколько часов, перемывая престарелому Элy косточки и вспоминая девяностые и нулевые годы - время наших надежд …. два десятилетия, которые тем не менее были потрачены впустую.

Так что я буду довольно сдержан в моем отношении к безумным и мало кому интересным играм всех этих искателей локальных мод, суперструн и супер-симметрий в их причудливом "маня-мирке". 99% из них не cмогyт внятно объяснить, как работает транзистор. Тем более мне смешны всякие злобные нападки распальцованных теоретиков на ЦЕРН, где, поверьте, работают одни из лучших эспериментаторов в мире.

Но все таки, они есть - нормальные теоретики. Они есть, иначе мир давно бы накрылся не просто тазом, а оцинкованным корытом. Я благодарен судьбе за то, что я пересекся c немногими, но очень достойными физиками-теоретиками, я благодарен им за часы, которые они потратили на то, чтобы научить мой туго соображающий мозг нескольким прекрасным, но непростым вещам. Настоящий физик должен быть поэтом. Почему так?


enigma-why.mp3

I was childish and unfair
To you, my only friend
I regret, but now it's too late
I can't show you anymore
The things I've learned from you
Cause life just took you away

I'm asking why
I'm asking why
Nobody gives an answer
I'm just asking why

But someday we'll meet again
And I'll ask you
I'll ask you why
Why it has to be like this
I'm asking you why
Please give me an answer

Many years and stupid fights
Till we accept to see
How it was and it'll always be
Why it has to be like this
Why we don't realize
Why we're too blind to see the ones
Who's always on our side

I'm asking why
I'm asking why
Nobody gives an answer
I'm just asking why
Just tell me why

Why it has to be like this
That the good ones disappear

I'm asking you why
I'm asking why
I'm asking why
Nobody gives an answer
I'm just asking why
I'm asking why


Иногда я слушаю эту песню посередине какого-нибудь дальнего перегона, двигаясь на четырех колесах по 95 хайвею из Мэриленда в Массачусетс. И каждый раз я вспоминаю Поню (Серегу Шульгу), физтеха, ФОПФа, физика-теоретика, лично знавшего Д. Бардина, который пронзительно и глубоко понимал физику сверхпроводников, а именно до такой степени и так круто, что был в состоянии объяснить многие ее тонкости по телефону с привлечением минимума математики.

Леонора Петровна Котова
или Голливудская звезда нa кафедре теорфизики -->>

  И целого Памира им было мало. История черного Альпинизма на Физтехе   -->>
  Стенд, который сделал студент   -->>
  Как "пройти" Подольский райком (из советского околонаучного прошлого)   -->>
 <<--  Eugene's Letters 
 

 

 

Hosted by uCoz