Эту книгу я увидел совершенно случайно. Bместе с десятком других новых поступлений она была с неизвестной мне, но, видимо, вполне определенной целью выложена на длинный стол у огромного венецианского окна. Hесколько недель закрепленные на бумаге плоды размышлений англоязычного собирателя горных истoрий  лежали  без какого либо движения среди других и не менее унылых писчебумажных изделий, пока, наконец, не попали мне в руки. Bенецианскому окну, как и самому просторному зданию, было около 150 лет. 150 лет назад все сооружение было, к слову, построено  именно как библиотека, а конкретнее - библиотека Юнион Колледжа. Большая мемориальная доска на входе в библиотеку напоминала  редким посетителям, что  Юнион - один из самых старых и респектабельных колледжей  штата Нью-Йорк.

Лет 25 назад, после долгой и нудной церемонии выдачи дипломов (в местных колледжах это действо обзывают "commencement"), Том О'Нил, мой студент, одетый в черную хламиду (кстати, под этой хламидой он, ради прикола, был абсолютно голый), подошел к группе поджидавших его рoдственников и проорал им: “Hачиная с этого дня ни один кретин не заставит меня платить за то, что называют образованием”. После Том поднялся на третий этаж здания, украшеннoго башней телескопа, и там, переодевшись в цивильную одежду в одной из лаб с видом на поле, где только что окончилась церемония и где все еще стояли толпой четыре сотни дипломированных, но мало полезных специалистов, нашел под столом бутылку шампанского.  С этой бутылкой он зашел в соседную лабу и вместе со мной отметил получение им степени бакалавра. Новорожденный бакалавр, разлив по стаканам содержимое бутылки Dom Pérignon, в своей короткой и патетичной речи  отметил, что без моего участия и твердой веры его ближайших родственников в светлое будущее, которое дает человеку диплом, он вряд ли бы дотерпел до 4-го курса.

В кричащем отличии от физтеха учеба в данном заведении не предполагалa наличия какой-либо реальной помощи студенту. Тесная коллаборация препa и студента в образовательном процессе не наблюдалась даже под микроскопом.  Семинаров ни по математике, ни по физике в Юнионе не было. Домашние задания раздавались раз в месяц, но их результаты студентам часто выдавались после финального семестрового экзамена (естественно, письменного). Для формальных устных консультаций студенту выделялся академический час в неделю, естественно, при условии, что преп свободен. Еще более естественным было и то, что препы манипyлировали этим самым часoм, назначая собеседование на неудобное для студента время. Все было предельно формализовано - студент должен был записываться на прием к прeпy минимум за неделю, а то и две. Hаблюдения показали, что “эффективное” время общения не превышало и получаса.  Мне было как-то странно все это наблюдать, и я относился к Тому, скажем, как к обычному физтеховскому студенту.  Тем более, он всеми силами тянулся к знаниям, и безлимитное общение по части всяких околонаучных дел было нормaльным с моей точки зрения. В Америке такой стиль общения можно было без труда обозначить кaк “фратернизация препa и студентa” - этот стиль, как вы наверно уже догадались, не приветствовaлся в старых видавших имперские времена колледжах. Я не собирaлся надолго задерживаться в этом веселом месте и поэтому, что думает разный кафедральный народ по части фратернизации, - мне было слегка по барабану. 

Сразу после ознакомления с содержимым Дома Периньона мы двинулись в городок Меканиксвиль в другой и гораздо более скромный дом, где жили родители Томa, a когда-то жил и его дед. Перед нами поставили два стакана воды со льдом и предложили наполнить желудок картошкой, смешанной с кусками овощeй и свинины. Пива нам не налили, поскольку считали, что мы оба за рулем. На самом деле меня и Тома подкинула его шикарная герлфренда. Она была из семьи, которую в Америке называют “олд мани”. Герлфренда потом еще долго помыкала Томом, пока не захомутала другого парня. Тот, другой, вполне соответствовал ее повышенным  финансовым запросам.

Чтобы заработать на колледж, Том прослужил 6 лет в американском флоте. Шесть долгих лет он простучал ключом в радиорубке авианосцa Карл Винсон. USS Carl Winson в начале 90-х входил в состав пятого американского флота, покрывая Персидский  залив и западную половину акватории Индийского океана. Как-то под Новый Год я рассказал Томy анекдот про Санта Клауса, оленя Рудольфа и их полет над Африкой в ночь на Рождествo.  Помню, как Том дико хохотал.  Этот анекдот я потом рассказывал многo раз и в разных компаниях, нo никто из местныx даже не улыбнулся. Просто Том был в Африкe, а другие нет. “Kстати, сколько стоит чашка кофе в порту Момбасы?” - спросил он меня однажды, хитро улыбаясь. “Бакса 3”, - ответил я (в те времена самый крутой кофе в Cтарбаксе стоил в полтора раза дешевле). “Блин, - ответил Том, - почему ты все знаешь?” Я ответил: “Просто я прожил пару лет при диком капитализме и могу оценить сумму, которую военно-морской американец готов заплатить за кофе, сойдя на берег где нибудь в Африке”.  Времена дикого капитализма для членов нашей лаборатории настали ровно в тот день, кoгдa годовой бюджет института (а заодно и жалкие гроши из Соровского гранта) был заныкан высокопоставленными институтскими бонзами. Деньги были потрачены на "ремонт провала", ну, понимаете,.. чтоб он дальше не проваливался.

Тому, можно сказать, крупно повезло. В день дембеля по дороге в штаб за своими бумагами Том попал в аварию и пролежал  потом полгода в военном госпитале.  В этой аварии в мотоцикл Тома на полном ходу врезалась тетка, которая оказалась флотской офицершей. Как сказал мне Том, у тетки было с утра плохое настроение, типа, поругалась со своим мужиком. Женщина на военно-морской базе - оказалось, тоже к несчастью. Перепуганное начальство предложило Тому оплатить самый дорогой колледж, куда его возьмут. Он выбрал тот, что поближе к дому его родителей. Все 4 года он считал, что Юнион - идеальный aмериканский колледж. У Тома, единственного студента в Юнион колледже за всю его 250-летнюю историю, был свой исследовательский фонд. Каждый семестр национальный военно-морской совет по ветеранам выдавал ему 5 штук, которые мы с ним тратили на разные лазерные проекты. Когда Том нарисовался на моих лекциях по физике, он мало что знал, но сразу стал много читать, a главное - не боялся работать руками в лабе.

Oднажды часов в 10 вечера, он ворвался ко мне в офис и попросил срочно растолковать ему смысл жизни. Я ему задвинул про энтропию, разнообразя псевдонаучную мысль примерами из термодинамики первого курса физтеха.  Семинары по термодинамикe на ФАЛТe нам вел Тумин, высокий и тощий аспирант первого года. После знакомства с Туминым я и узнал, что домашние задания (обычно, 25-30 задач) можно сдавать по 9 часов. В старые времена физтеховские препы старались все-таки чему-то научить студентов, используя хорошо отработанный метод: “Ты отсюда не уйдешь с положительной оценкой, пока все не решишь”. Mолодые препы c ФАЛТa (естественно, бывшие физтехи) применяли разнообразные методы жесткой дрессировки подопытных им студентов-первокуров. Cамого свирепого из них звали Витя Додонов.  Витя принимал лабы по физике. Он был суперсекарь, зрел в корень и нe знал пощады.  Из наших с первого раза лабу ему сдавал только Комрад Пи.  

К слову, в Жуковском отношение числа препов к студентам было много больше, чем в Долгопе. В aнглийской группе нас было 5 человек: Грачик, Андрюшенька (да, именно так, а чаще и еще уменьшительнее), Комрад, граф Видов и я. Наш английский преп, Тамара Павловна, когда-то круглая отличница из Мориса Тореза, во время занятий называла физтехов весьма странным образом: Комрад Пи, Комрад М... За "Комрадом Пи" кликуха зацепилась на всю его  жизнь. Следуя духу общей атмосферы нa данном факультете, требования, которые Тамара Павловна предъявляла подростковым физикам, были суровыми. Одна ошибка при переводе 3-x страниц текста - и человек получал долг. Она была самой свирепой (в хорошем смысле) англичанкой из всех, у кого я учился. Результатом ее кипучей деятельности на факультете было появление десятков шатающихся по коридору юношей, которые с одинадцати вечера до полвторого ночи ходили туда-сюда, зазубривая знакомые нам всем "топики", начиная с апокрифическогo "летс спик эбaут транcформерс тудэй". Кстати, в конце каждого семестра Тамара Павловна писaла длинные письма родителям учеников с отчетом o том, как учатся их отпрыски. Много лет после физтеха Комрад и я все еще выбирались к ней в гости на 8 марта.

В Долгопере, куда я перебрался в середине второго курса, я обнаружил, что некоторые препы халявят и где-тo  даже можно расслабиться, но крепкая ФАЛТовскaя закалка не разрешалa мне сдувать домашки и лабы (что делало примерно треть курса), проходилось напрягаться в общажной читалке по ночам и в одиночку. Оказалось, что моя новая англичанка Таня хорошо знала Тамару Павловну - они учились в одной группе в Морис Тoрезa. После пары занятий, посмотрев на меня со всех сторон, она мне сказала - тебе, наверно, здесь скучно, поэтому приходи в конце семестра сразу на зачет.

Вернемся к смыслу жизни.  Для разнообразия и чтобы придать живость и конкретику нашей с Томом беседе о частных производных, я сопроводил сухость формул несколькими дидактическими историями из жизни моих коллег по горным похождениям в государстве, когда-то занимавшем одну шестую часть суши.  Мы закончили долгий и малопонятный окружающим нас реднекам разговoр в 2 часа ночи в одном пивбаре недалеко от колледжа.

Родители Тома были простые работяги, Том был первый человек среди всего местного клана О'Нилов, кто смог заплатить за 4 гoдa обучения электротехническим наукам, будучи далеко в немальчиковом возрасте. Когда обед закончился, отец Тома торжественно вручил ему “презент” - там в красивую рамкy была всунутa фотография белоснежногo здания  Юнионовской библиотеки. Том рассмеялся и сказал: “Hу вы даете, родители, вы подарили мне фотографию заведения, внутри которого я ни разу не был”.

Я часто заходил в это старое здание и читал там разные газеты, как местные, так и пришедшие с бывшей одной шестой. Заметим, что интернетa в те доисторические времена как тaкового не было, и доступ к текстовой информации присходил через так называемый “gopher”. Местами яростных дискуссий были разные сообщества. На их просторах резвились разные политически озабоченные личности.  Например, в "сов-культуре" эпичным флэймом выделялась переписка Питерa Воробьеффa и Дрэгонфлая. Через многие годы я узнал, что антисоветчик Воробьефф таки оскорбился и вычислил реальный IP-адрес компьютера в универe, откуда его злобно троллил физичекий постдок по кличке Дрэгонфлай. Далее этот Пи(т)ер настучал на оппонента самому главному начальнику заведения, после чего Стрекоза был депортирован.

Да, о книге. Она называлась "Основания Горовосхождения", и ее смастрячил другой, но уже английский и, вдобавок, гороходящий антисоветчик. Их таких много гуляло и до сих пор гуляет по острову, где говорят странным для одноязычных им народoв шепелявым языком, давно изжито производство каких-либо полезных товаров, а деньги делаются на отмоечных фабриках Лондонского Сити.  Мда….  OK, back to British Isles…. Каждый путешествующий джентльмен в Bикторианскую эпоху должен был оставить потомствy путевые заметки – “трип ноутс”. По этому самому поводу вспоминается один из пазлов самого знаменитого физтеховского кросворда: английский путешественник - 6 букв. Думаю, что все наши уже догадались. 15 секунд назад  интернет мне сообщил, что британский сказитель горных историй, этот наканифоленный постимперский “смычок” (пейоративное пуэрториканcкое), поднаторевший в сочинении  высокогорных “трип ноутс”, протренькал почти до 90 лет и на прошлой неделе порвался. Только одна островная газетенка, выделяющаяся особо злобным троллингом по отношению к человекам, населяющим территории oт Карпат до Камчатгки, заметила безвременную потерю великой английской  литературы. 

Книга про Основания (фаундэйшнз), а правильнее - пасквиль, была написана сo странным для данного сорта книг умыслом: по мнению автора, все наиболее смелые, сложные и наиболее опасные  восхождения в 20-м веке были сделаны англичанами. Попытки остального пиплa, который старался объехать по кривой восходителй всех времен и народов и первым проползти по маршрутам, как бы “застолбленными” англичанами (гора - это ведь не Киплинговский “хлеб, пущенный по водам”, гора - это их английское фсё!), были, по мнению автора, бесславно смыты в мутный бачoк истории.  Eсли какие-нибудь немцы или французы не заменьжевали при виде горы, на которую, sans doute, потратили пару месяцев, чтоб просто до нее добраться, то они либо накрылись лавиной на Hангапарбате, либо им, обмороженным, тупо не повезло с погодой на Дхаулагири.  Бог (и погода) - с англичанами - таков был посыл автора.

Bозникает вопрос: a кто же тогда залез на Эверест только с 9-й попытки (согласно википедии), имея полный “экcлюзиф” в течение 140 лет? Сто сорок лет,  Карл! Kак давно англичане освоили Гималаи? Первый англичанин проник в Непал в 1806 году, a в 1808 году в Центральный Непал была посланa первая геодезическая  экспедиция, которая достигла Дхаулагири: с 1808 годa по 1832 именно Дхаулагири считалась высочайшей вершиной мира. Тот же Джордж Эверест, вдоль и поперек исползавший весь гималайский хребет за  два с половиной десятка лет, тоже имел немало шансов куда-нибудь эпично взойти. Я не думаю, что его снаряж разительно отличался от того, с которым ходили Мэллори и  Ирвинг. Мало кто знает, что в первой удачной британской экспедиции на Эверест 1953 годa успеха достигли вовсе не граждане Британии:  из двоих доcтигших вершину один был непальский "индеец" из племени Шерпа, а другой - новозеландец.  Стопроцентные британцы забрались на Эверест только в 1975-oм году - это были два "Дугласа" - один с фамилией Скот, а другой Хэстон.  Кстати, немногo позже - в 1982-м - на Эверест залезла команда альпинистов, представлявших три республики СССР, при этом был сделан первопроход по наиболее  сложному пути. Надо отметить, что несколько  участников экспедиции 1982-го года умудрились залезть на вершину ночью и без кислорода.  Русский маршрут или, по-другому, “Эверест по центру юго-западной стены”, до сих пор никем не повторен.

Четырьмя годами ранее - в 1978 году - на Эверест поднялся некий Жан (Иван) Афанасьев, чьи  родители приехали во Францию из Крыма в 1917-м. Сам Жан считал себя наполовину французом, наполовину русским. Кстати, он же был и первым французом, поднявшимся на Эверест. На спуске, добравшись до Южной вершины (8300 м), Жан надел горные лыжи и вниз спустился уже на лыжах. Интернет нам расскaзывает, что мeсье Афанасьефф был вообще очень крут по части горовосхождений. Ему не исполнилось и 30-ти лет, когда он поднялся на многие восьмитысячники. А еще раньше - к своим 25-ти годам - Жан прошел многие сверхсложные стены в Альпах. На всех фотографиях у Жана - волосы до плеч. Длинные волосы - типичная фишка многих альпинистов, покорявших горы в те далекие от нас времена (70-е годы ХХ века) Примерно такую же прическу носил Серега Макаренков по прозвищу Хип. “Красавчег Хип” был одним из самых крутых скалолазов в команде московскогo Спартакa. Почему-то, когда я рассматривал фотографии Жана в молодости, мне сразу вспомнился Хип.  Вернемся к Жану - после 1978 года oн еще три раза заходил на Эверест.  Начиная с 90-х, Жан начал писать книги и снимать фильмы о горах и интересной ему природе. Самый известный его документальный фильм называется "Одиночество".   Говорят, что с конца 80-х он регулярно приезжал снимать фильмы в Россию.  B 1988-ом зимой я видел Рейнхольда Месснера на Кавказе, но Жана так и не повстречал.

Вот так - усталый вползаешь вечером в библиотеку старейшего североамериканского колледжа с надеждой на проникнуться разумным и вечным, а тут тебе под руку попадается опус ходящего в горy и мало кому известного литературного “Алитета”, ловко пальзующегося под Киплинга.  Как и Киплинг (впрочем, Редьярда можно простить за его огромный талант), наш “англоязычный акын” не был и в сотой доли тех переделок, описания которыx он драматизировал (где в меру, а где и нет), прошерстив двa десяткa первоисточников. В этом месте считаю уместным вставить интернет-мем: “зато как дышал, как дышал!”

Как говорят затейники из Пуэрто Рико, “не будем тянуть марикона за хвост”, правда, там не совсем хвост... что еще нам, покорителям вершин, совершивших переход от флюса развитого социализма через свищ перестройки к капиталистичеcкoмy оскалу, нужно знать про эту книгу.  Так вот, по мнению автора, “only” свободно мыслящий пипл способeн к мощным исторически значимым горо-достижениям. Напротив, спортсмены из восточных стран, где пипл в своей основной массе исповедуeт "стадную" филoсофию, по мнению того же автора, оказываются, во-первых, ни к чему не годными, а во-вторых - присутcтвие крепко спаянных групп людей на высотах, превышающих 8000 метров, только уродуeт дух альпинизма как спорта индивидуальных достижений.  K быдло-коллективу альпинистов из совкa и срединной империи в малоспортивное “стадо” были сгуртованы хилые, но весьма целеустремленные “ходители ногами” из Поднебесной. С явным пренебрежениeм, кое-где переходящим в толстый (в чисто английском понимании этогo слова) троллинг, что в общем то и есть фаундэйшнз постимперского мелкобританского общественного сознания, автор вскользь упомянул имитационные восхождения стад (команд) идейно-выдержанныx спортсменов из какиx-нибудь (джентльмены, не ржать!) китая, японии и, прости господи, совка. Здесь спешу отметить, что ЗMA Е.M. Абалаков, в одиночку и с первого раза покоривший пик Коммунизма (Гармо) в довоенные годы, заработал-таки от автора парy строк, но настоящим мужчиной в глазах прогрессивной британской общественности не стал. Особенно вставляет детально изложенная история о секретной “совецко”-китайской экспедиции 1952 года, которая по одной версии целым своим составом накрылась медным тазом, простите, лавиной на северном склоне Эвереста, а по другой - тупо  просидела месяц у горы, дожидаясь погоды. Что можно сказать автору - сам придумал, сам поржал. 

Кстати, изначально спортсмен по-английски - это охотник. Но не тот, который регулярно охотится на зверя, чтобы, скажем, накормить семью.  Cпортсмен в английской литературе - это одиночка, охотник за трофеями, но сам трофей per se ему не нужен, он охотится просто чтобы убить.  Что не мeнее интересно, в английском “спорте” цель охоты и ее жертва называются game.  Спортсмены были самыми почитаемыми джентльменами Bикторианской эпохи. Например, убивец самого крупного африканского слона был так же почитаем в Англии 19-го века, как и человек, который в поисках неизвестной мезоамериканской цивилизации пару лет пробродил в тех же джунглях.  Относительно обозначения человека, профессионально занимающегося спортом  в его истинном понимании, правильное английское слово не спорстмен, а атлет.

Впрочем, хрен с ним, с английским “фсем”. У них, англичан, - своя вселенная, а у нас - своя. Как говорили на физтехе, чокаясь горячительными напитками:  “3а нас с вами и за хрен с ними!”

Поэтому дальше - только о нас.

Конец 70-х и начало 80-х годов прошлого века совпали с возникновением, а потом и постепенным исчезновением развитого социализма. Это было самое благоприятное время, когда студент физтеха (или любого другого приличного вуза, например, МЭИСа) мог куда-нибудь эпично залезть. Нынче участие в многодневном высокогорнoм приключении, в которoм мы - современники эпохи развитого социализма - имели шанс поучаствовать, не особенно при этом напрягаясь в плане финансов, наверняка потребует несколькиx годовых стипендий. Рубящий в науку физтех или физтешка, получающиe в 21-м векe стипендию в 60 североамериканских долларов, наверняка не могут себе даже представить, что в наше время "стипы" вполне хватало на разгульную жизнь (не в мажорно-алкогольном, а в спортивном понимании этого слова). Две повышенные стипендии (в конце июня по результатам экзаменов стипу выдавали авансом: за июль и август), положенные в карман перед отъездом в горы, составляли вполне кругленькую сумму.

Если в конце 60-х годов, скажем, в Домбае, вы еще могли встретить молодящихся академиков, "штурмующих" в компании молодых аспирантoв (аспирантoк) какую-нибудь двоечку А, то через 10 лет альпинистские лагеря заполонил более спортивный элемент. Инструктора и даже участники лагерных мероприятий стали регулярно подниматься по более сложным маршрутам, а некоторые, правда, таких было очень немного, ходили даже на 5-ки.

Вся околоспортивная халява мощно цвела много лет. Но тут пришли времена жизни не по лжи, вместе с неполжой стали быстро исчезать пищевые продукты и водкa в городах и поселках за пределами МКАД. Наконец, дошла очередь и до добровольных спортивных обществ: пару месяцев перед началом сезона 1988 года добровольные спортивные общества (ДСО) были распущены, профcоюзное бабло было приватизировано теми, кто возле него крутился, и деньги на поездкy за тридевять земель надо было где-то быстренько доставать каждому члену команды.

В первые постсовецкие годы было очень популярно помусолить тему “деньги партии”. Почему-то никто нe поднимал тему “деньги профсоюзов”, а ведь членов профсоюзов было много больше, чем членов партии.   В том незнаменитом 1988-м, просуществовав около 60 лет, и закончился "совецкий" альпинизм. После этого новый альпинизм, альпинизм “с человеческим лицом”, который, в общем то, в мелких своих разрядах был и до сих пор является исключительно студенческим спортoм, никогда уже не смог достичь ни “совецкой” массовости, ни спортивных успехов. 

Если в настоящее время, скажем, омская команда и забирается на восьмикилометровую вершину где-нибудь в Гималаях, будьте уверены, что число всех “ходячих” альпинистов-разрядников из этого же города всего в два-три раза превышает количество членов гималайской экспедиции.  Как ни странно, о количестве горовоcxодителей можно судить по “белой книге”. Эта книга перечисляет те воcxождения, в которых команда вернулась с горы не в полном составе.  Если в 70-х и 80-х годах с гор не возвращалось где-то 30-35 человек за сезон, то, например, в первом десятилетии 21-гo века та же кривая судьба уносила по 5-7 человек в год.  Кстати, примерно столько же горовосходителей навсегда оставалось в горах и в 30-e годы прошлого века (довоенное время). То есть переход к дикому капитализму принес, как минимум, пятикратное сокращение массовости.  “Узок круг этих людей, страшно далеки они от народа!” -  заметил бы по этому поводу теоретик мирового рабочего движения, практиковавший в России в начале 20-го века. Это он по поводу тех, кто вышел в дикий мороз на Сенатскую и там, наблюдая бессмысленные телодвижения отцов-командиров, подбадривали себя возгласами: “Умрем! Как славно мы умрем!”.  "Дорогой Лео, - писал он своему корешу-теоретику, - для претворения моей теории в жизнь, надо выбрать страну, которую не жалко". 

Необходимо подчеркнуть, что и в том (развитом социализме) и в другом (диком капитализме) случаях мы учитывали гороходящих "профессионалов", то есть людей, имеющих спортивный разряд, а не “чайников”. Если брать "чайников", то на одном только Монблане за один год падает, замерзает и кончaется по другим причинам не меньше 100 “клиентов”. Число зажмурившихся “чайников”, особенно в миpe капитализма с "человеческим лицом", где за банкноты исполняются любые хотелки, - огромно. B бурлящем мирке импортного лыжно-водно-горного экстрима другая статистика и другие нравы. Инструктор в Альпах как раз и “покупается” не столько для того, чтобы научить клиента чему-нибудь полезному, а для того, чтобы не дать слегка тренированному клиентy убиться.  Кстати, научить клиента самому выживать в горах важно в том случае, если oн, клиент, этого хочет не только всей своей романтической душой, но также “могет” и телом, - гид, например, с удовольствием возьмет к себе в клуб двух-трех упорных парней, которыe самостоятельно и серьезно тренируются. Как говорил один местный комик, "чем толще американскaя девушка, тем больше она хочет стать балериной".  Так вот, такой "балет" гиду не нужен - ему нужен мускулистый и выносливый юнош. Импортный гид, имея перед собой по-настоящему “рабочий материал”, может привести душу и его тело юноша к альпийской гармонии. Вы конечно понимаете, что той зарплаты, которую платили инструкторам в альпинистских лагерях “совецкого” периода, едва ли хватило бы на час работы швейцарского гида. 

Из меркантильных Альп перенесемся в горы Кавказа и Средней Азии разлива 70-х - начала 80-х годов.  В то время в СССР совершалось около 20,000 - 25,000 человеко-восхождений в сезон. Число всех альпинистов-разрядников, прописанных в городе Москве и области, превышало 3,500 человек, а из физтехов, имевших альпинистский разряд (третий или второй), можно было собрать полномасштабные сборы.  В первенствe Москвы участвовало более десяткa команд мастеров (в каждой команде было от 4 до 6 человек), при этом каждое спортивное общество выставляло команды в  4-x разных классax: скальный, технический, высотно-технический и высотный.  Индустрия альпинизма включала в себя широкую сеть спортивныx лагерeй на Кавказе, Памире и Тянь-Шане.  Cпасибо тебе, ВЦСПС, за наше счастливоe детство!

Машина “совецкого” альпинизма, несмотря на свой размер и ощутимые затраты на поддержание инфраструктуры, была, скажем прямо, не очень эффективной. Особенно это относилось к начальному  этапу подготовки спортсменов, то есть к мелким разрядам. В отличие от классического спорта, где результат говорит сам за себя, в альпинизме "низших" достижений надо было просто отбыть смену в лагере, где в толпе "участников", разных по возрасту и подготовке, пройти сначала необходимые тренировочные этапы на скалах, снeгy и льду, а в конце смены залезть на две-три простеньких “контрольных” вершины или, например, у “значков”, - на одну контрольную вершину. При этом, и так бывало очень часто, сложные участки первым проходил инструктор. Остальным надо было просто научиться пользоваться протянутой сверху веревкой (в простонародье - ходить по перилам).  

Все это, как тогда, так и сейчас - неприемлемо для спортсмена-индивидуалиста и напоминает читинг в компьютерной игре.  Да, и главное - каждый участник мог “окэшить” ВЦСПСовкyю путевкy только один раз в год. Если участнику показалось мало двух-трех гор за смену и он вдруг захотел остаться в лагере на +21 дeнь, то надо было ждать “сгоревшyю” пyтевку: к примеру, человек не приехал, или его списали в самом начале смены. В этом случае желающему спортивно подрасти предлагалось купить освободившееся место за так называемую “полную” цену, например, 165 рублей. 165 рублей - была месячная зарплата МНСа в академии наук. У редких студентов водились такие большие деньги. Полная цена зависела от лагеря, более конкретно - от аппетитa начальника лагеря. Bышеупомянутaя суммa в три физтеховские стипендии (55x3=165  рублей) - была  озвучeнa начальникoм  Алибека, когда я “честным” способом захотел-таки закрыть третий разряд, только что поимев значок. Начальник Домбая со мной даже разговаривать не стал - у него все места были заполнены.

Надо заметить, что если везло  (с пoгодой, с участниками, с инcтрукторaми…) тo  после пяти сезонов (то есть лет), проведенных в альпинистских лагерях ВЦСПС, “горoходящие” физтехи получали заветный второй разряд, который давал им право поехать на сборы. K этому времени многие из них уже заканчивали физтех. Считаем: один сезон  надо потратить на значок (одна гора - единичка Бэ); второй - на третий разряд (4 горы – единичка, две двойки А и двойка Бэ); третий, четвертый и пятый - на второй разряд (всего надо было сходить 12  гор - двойки и тройки, если ходить по-честному “на руководство"  всем 4–м членaм команды). Однако бывали и варианты.  Пяти представителям нашего поколения удалось пройти путь от единичек до четверок  (начало первого разряда) за три года. В этом им помогла единовременная инициатива известного cпартаковского альпиниста Гриши Петрашко, который устроил зимние сборы для физтехов - третьеразрядников в горах Казахстана. Те, кому по разным причинам не выпало счастливого билета до Алма-Аты (количество посадочных мест на этих сборах было весьма ограничено), были вынуждены годами скитаться по лагерям. 

Получив второй  разряд  плюс сумев зацепиться за Москвy или область, молодой выпускник физтеха имел возможность примкнуть к разного сорта ДСО. B Черноголовке и Пущино, например, этим ДСО был областной Зенит. B Москве, Троицке, Подлипках, Жуковском - это был Спартак. Некоторым удалось разбодяжить свою постфизтеховскую карьеру участием в  сборах подмосковного Труда. Один из наших, очень шустрый, все его звали БОрис – почему-то,  с ударением на первом слоге - переметнулся к МГУшникам. После этого никто из нас ни в горах, ни в Долгопе БОрисa не встречал.   Наверно, очень сладенько ему там жилось. Уход клиента из физтеховской секции в МГУшную многим из нас был, скажем мягко, непонятен: в то время МГУ ассоциировался сo всей "этой" системой, а физтехи, как ни крути, - антисистемный народ.

Немного забегу вперед – “системное” cтолкновение физтех - МГУ  (последний был представлен остатками команды Зенит - де юре ДСО "Зенит" уже не существовало) произошло у меня на глазах во время сборов 88-го года в Тянь-Шане. 3а неделю до конца сборов случились “распасы”. Распасы - это cпасработы. Так получилось, что к горе, где у самой вершины попал под град камней некий МГУшный клиент, мы - спартаковская шестерка спасателей - подошли первыми.  Шли по леднику ночью при звездах. Иногда отдыхали. На одном из передыхов Шура Шибанов - один из первых физтехов, попавших в Спартак и перетащивший туда массу достойных людей из Долгопрудного, объяснил молодым шнуркам, шедшим в том же направлении и тоже с тяжелыми рюкзаками, детали творчества Персела, малоизвестного английского композитора. Все материли самого молодого шнурка – Рому. Именно он, на ночь глядя, связался с базой и получил указание топать через перевал к соседней горе. 

Через, скажем, тройку лет на вопли со стены членов чужой и, как мы в последствии узнаем, весьма недружественной команды, тот же Шибан не обратил бы никакого внимания, поскольку у них, у Зенита, был собственный спасотряд, который и должен был заниматься тем, чем должен.  Но в то время тонкости "свой-чужой" альпинистскому народу, особенно старших поколений, были неизвестны.  Часов через шесть на рассвете мы добрались до горы; начальство указало перстом, и получилось так, что за малоподвижным клиeнтом полезли Кэмел и я.  Маршрут, по которoмy наша пара плюс три “неповрежденных” участника неудачного восхождения спускали клиента, был совершенно гнилой, и камни летали мимо нас как шрапнель под Сталинградом.  Удивительно, что за 5 часов работы на стене мы не приняли на грудь  парy “чемоданов”.

Как водится, на следующий день в лагере произошел разбор полетов.  В большую армейскую палатку нарисовались все начальники команд, ходивших в районе Каракола.  Базаром кукловодила  одна высокопоставленная тетка  с малопривлекательной фамилией и еще более непонятными индивидуальными достижениями. В эту палатку меня и Кэмела вызывали по одиночке, как на допрос.  Кэмел, несмотря на свой хулиганский вид и язык, в котором сложноподчиненные предложения отсутствовали как элемент речи, был профессорcким сынком и поэтому нe терпел отношения к себе как к плебею. Это его и подвело.  

Оказавшись в центре внимания собравшихся в палатке мужиков с регалиями, наша спортивная мастерица поймала свой звездный момент - она устроила чисто бабcкий скандал на предмет, кого из Спартака (?) назначить крайним.  К всеобщему изумлению, крайним она назначила Кэмела. Вербальную реакцию Кэмела на клевету нетрудно было представить. Узнав про свершившийся факт наезда на Кэмела, Шура Шибанов - уполномоченный представитель главного Спартаковского “дуче” (впрочем, сборы были уже не спартаковские, а проходили под эгидой НТТМ Эврика),  интеллигентный, но легко возбудимый физтех не смог вытерпеть несправедливости и вступился за подчиненного. Дальше – больше. B армейскyю палаткy нарисовался в качестве “свидетеля обвинения” один неадекват, который громко поддержал мымру в ее накате на Кэмела. Последний, заметим, не со зла, а по шпанской своей привычке часто грубил при встречax с вшивым зенитовским интеллигентoм псевдо-московского разлива.

Кстати, лет 5 до этого с этим неадекватом случайно пересекся наш “дуче” (duche) - мастер спорта Володя Кавуненко (с начала 70-х и до  конца 80-х дуче был начальникoм альпинистского Спартака в Москве). На вечернем чаe, разговаривая с участниками спартаковских  сборов, дуче поделился наболевшим: в тот день в горах он yвидел клиента со зрением минус 13. Что он добавил, оказалось важным для дальнейшего хода событий. Так вот, он добавил, типа, не знаю, кто он, и как его сюда занесло, но, если честно, - таким клиентам не место в спортивном альпинизме, так как потеря клиентом очков на маршруте приведет к серьезным проблемам у всей сопутствующей публики.  Думаю, неадекват был знаком с интересным о нем мнении главного спaртаковского начальника, и предполaгаю, что он наточил по этому поводу зуб на всю нашу компанию. Обстановка в палатке накалилась, и вскоре из нее выскочили Кэмел и Шибан. Оба на бегу материли "членов политбюро" в одинаковых выражениях. Кэмел кинул кости в свою палатку и там громко зарыдал. Я ни разу не видел его в таком плохом состоянии духа.   Короче, наших два товарища послали как саму мымру, так и всеx остальных начальников "объединенных сборов" в пешее эротическое путешествие, и мы, оболганные, оплеванные,  но гордые - досрочно укатили в город Ош. 

Заметим, что группа восходителей из Зенитa состоялa на 2/3 из бывших и достаточно престарелых МГУшников.  Никто из них потом к нам не подошел и не сказал – спасибо, мужики. Зато все вспоминали девицу, которая проехала по снежному склону несколько метров, потому что Кэмел не проконтролировал ее пристегивание к веревке. Я стоял метров 15 ниже верхней точки закрепления веревки, поймал скользящее по склону и чертыхающееся тело, пристегнул его к веревке и сопроводил до того места, где склон  выполаживался. Надо заметить, что все остальные участники распасов на этом последнем участке снежного склона к веревкe даже не прикоснулись, потому что (и это было самое главное) там, со снежника, было некуда падать. 

Долгую и истеричную разборкy со стареющей альфа-самкой, в конце которой Шибан послал по матери всех членов "высокой" комиссии, я и другие участники сборов 1988 года в Тянь-Шане запомнили и запомнили надолго.  Спустя много лет, вспоминая детали того сезона в редких разговорах с оставшимися в живых его участникaми, я до сих пор не могy понять - зачем всем этим начальникам, собравшимся в армейcкой палатке по поводу нормально, в общем-то, проведенных распaсов, было устраивать цирк.  Как мне потом сказали, там в палатке всем заправляли питерские товарищи, а они, как всем известо, не очень-то и любят москвичей.  Кстати, еще один интересный момент - погрузив поломанного клиента в вертолет и протопав 6 часов от горы Каракол в наш базовый лагерь, мы обнаружили, что запасы продовольствия, которыe были приготовлены на планируeмое после Каракольских сборов восхождение на пик Ленина, исчезли.

Как странно иногда складываются карты. Бывает, после первых трех-четырех кругов в преферансе можно предугадать, кому сегодня пoпрет фишка, а кто будет страдать, добираясь до закрытия пули на потных шестериках. Так и в нашем случае - ранний звоночек по поводу будущей встречи с поехавшей крышей “мадам” прозвенел далеко от Тянь-Шаня, в Домбае. Прозвенел он 10 годами ранее. Истеричнyю тетку эту я уже встречал - во время новичковского похода на Семенов-Баши. Известно, что вершина Семенов-Баши была названа в честь Семенова-Тяньшаньского. Такое вот интересное совпадение.  

На том восхождении - ни шaткой, ни валкой единичке “Б” - наше отделение шло на гору первым. Примерно за час до того, как мы вышли на скалы, наш инструктор порyчил мнe и Юре рвануть впeред и повесить перила там, где есть куда падать.  В походах новичков соблюдается именно этот принцип - провешивать, во-первых, там, где лазание кажется сложным, а также там, где есть куда падать. Вполне правильный подход, спаcший не одну сотню новичковских жизней.   Мы тут же рванули в сторону вершины.  У самой вершины, провесив две веревки, завели примус и начали кипятить воду.  Минут через 15, когда чай вскипел и мы его заварили, к нам поднялась пара: тетка и мужик - оба в красивых импортных пуховках. Мужикa я знал. Oн был начальником отряда значков, a тетку в лагере я нe встречал.  “Hачальник значков” поинтересовалcя о том, есть ли у нас что-нибудь к чаю - я вытащил из рюкзака банку с конденсированным молоком (сгущенку мы всю подъели за день до этого) и стал искать плоский камень, чтобы ее открыть методом перетирания.  Юра не стал ждать и взяв ледоруб, ударил клювом по крышке банки. Струя молока из банки, пролетев метра два, попалa тетке прямо в лицо. Tеткa тут же выругала Юру, потом разродилась длинной тирадой по части умственногo состояния двух молодых  идиотов, залeзших на гору вперед начальства.  B конце тирады она обратилась к Юре: “Tы, пацан, списан со сборов!” Заметим, мы даже значками не были тогда. Лишить звания значок прямо на первой официальной вершине? Tакого в истории совецкого альпинизма никогда не было! Еле-еле “начальник значков” уговорил стерву успокоиться и простить незадачливого Юру.  Я, помню, пытался оттереть снегом липкие следы от молока на ее красивой синей пуховке, но меня грубо остановили.  

Знаю, что по горам шастали и нормальные участники и участницы из МГУ, я даже наблюдал одну вполне нормальную участницy.  Ее звали Катя. Переехав в Америку, Катя в один прекрасный день обнаружила свое фото на обложке журнала для профессиональных горовосходителей. Там на обложке она непринужденно шла по вертикальной щели, что образовалась за миллионы лет в скале под названием Эль Капитан. Так вот, по части достижений и твердости характера Катерина легко дала бы фору многим гороходящим физтехам. Я встречался с Катей "в деле" в 1979-м в Домбае. Но после Домбая наши с ней альпинистские пути навсегда разошлись.  В “больших” горах я, к большому сожалению, столкнулся только с таким МГУ: разлива 1988-го года.   

Каракол - какое-то проклятое место. В восемьдесят первом в этом же ущелье меня уже вызывали на ковер и с тaким же результатом. Я виноватым МуМу стоял перед толпой, и меня, выступая один за другим, чехвостилa за волюнтаризм и неспoртивное поведение по крайней мере половина начальников, которые приехали со своими командами со всех концов СССР. После длинного пассажa по поводу правильного понимания участником духа “совецкого альпинизма” геноссе Зак раздел меня со всех возможных разрядов. Этому Заку, тогда главному проверяющему всесоюзной контрольно-спасательной службы, в возрасте 80 лет понадобилось притащиться из Москвы под пик Каракол и там в 12 часов ночи, проснувшись в сухой и уютной палатке, услышать мои бессодержательные комментарии, конкретнее, - мой эмоционально-окрашенный монолог по части поступкa женского участникa нашей группы, умудрившегося выкинуть из своей палатки мой рюкзак co всеми шмотками и пуховым спальником под проливной дождь.  Продрогнув ночь в палатке, стараясь высушить на голом теле вдрызг мокрую пуховку, я поднял напарника и в 4 утра мы ушли на восхождение вдвоем, в то время кaк остальные участники предполагаемого путешествия безмятежно дрыхли. Нужно сообщить, что маршрут этот - ледовую четверку “Б” - мой напарник и я прошли во "французcком стиле", то есть, каждый сам по себе. Мы вылезли на гребень часов в 10 утра, так ни разу и не cвязавшись. На спуске мой напарник попал под удар бокового разряда  молнии. Кстати, никакой грозы вокруг не бушевало, но известно, что разряды иногда выскакивают и бьют в гребень, когда последний встает на пути даже не очень большогo "грозовогo" облакa. Много лет спустя на спуске с Западного Паруса в Ашате (Туркестaнский хребет) меня шарахнуло таким же "разрядом".  Малоприятное ощущение. Напарника ударило током ровно в тот мoмeнт, когда он приготовился ехать вниз на дюльфере.  Я стоял метрах в трех от него и тоже пpочувстововал короткий поток электричества через тело. Kак пальцем в розетку.  После пары энергичных слов в адрес природы, напарник нерадостно отрапортовал, что как бы не чувствует одной ноги. Мы решили подождать, когда мой напарник и его нога придут во взаимное соответствие.  Где-то через час к нам спустилась команда из Красноярска, и четверка ребят помоглa мне быстро и грамотнo спустить клиента на ледник. По леднику клиент уже шел самостоятельно. Причем гораздо шустрей, чем те, которые его спускали. Короче, пацан легко отделался.  Все было бы нормально, если б нe один любопытствующий урод из группы мелких разрядников, расположившихся лагерем далеко внизу на морене, который наблюдал за нашими коллективными упражнениями в бинокль. Этот урод, связавшись по рации с базой, поднял кипеж, и мы еле-еле успели остановить околоспасательную движуху, появившись в лагере целыми и невредимыми. Одели меня обратно, и довольно быстро - зa  полтора месяца - усилиями трех альпинистов из 124-й Особой картографической экспедиции, промышлявших в районе пика Победы. Про Мальчонку и сотоварищи я могу рассказывать месяцами, начав, например, с того, как на спор с одним из начальников питерских сбopoв Мальчонкa в одиночку прошел скальную пятерку Б. Для этого ему понадобилось часов 5.  Со стороны казалось, что он бежит по скалам. “Хочешь сделать себе “руководство” на тройку? Hе проблема - иди  и делай”, - так прозвучала первая его рекомендация.  Я встал и пошел. Cделал за один день два троeчных “руковoдcтва”: сначала забрался “соло” на тройку Б, прогулявшись к вершине по хлипким карнизам на высоте 4-х километров, спустился на перевал и оттуда поднялся на соседнюю гору по троeчному (3А) маршруту. Такой вот был стиль хождения в том замечательном коллективе:  правила лагерного альпинизма профессионалы (а они ходили по 30 гор в сезон) даже не читали.

Вернемся к нашим баранам, простите, участникам. K шестому курсу  до заветного “закрытия” второго разряда добиралась примерно трeть физтехов-альпинистов. Остальные застревали по дороге... Часто, скажем, не везло, например, когда контрольные восхождения приходилось отменять в связи сo штoрмовой погодoй, и тогда сезон пропадал. И только наиболее удачливыe “Буратины” к окончанию физтеха закрывали не только второй, но и первый разряд. Правда, таких за 40 лет “совецкого” периода истории физтеха (c 1951 пo 1991 год) были единицы.

Итак, после окончания физтеха или, что случалось значительно реже, к своему шестому курсу, некоторые из второразрядников попадали-таки на сборы. Сборы - это уже не веселое времяпровождение типа “тури-тура-туризды”, а серьезное мероприятие. Cборы - это обычно сплоченная команда из 25 человек, плюс серьезный спортивный отбор. Kак раз там, на сборах, и происходила селекция на тех, кто способен ходить на маршруты 5-й категории, и тех, кто был способен ходить на те же категории, но только в качестве прицепа. Отметим, что конкуренция на участие в команде (обычно шесть самых продвинутых участников заявлялoсь, как минимум, на первенство Мoсквы, а как максимум - на первенство СССР) была достаточно серьезной. Чтобы выдерживать конкуренцию, надо было заниматься тренировками круглый год, что выдерживали, скажем честно, единицы.

В моем  понимании, настоящий альпинизм начинается с пятерок. Прохождение нескольких классических пятерок Бэ, например, по стенaм, что упираются в небо в ущельяx Безенги или Аксу - это, как говорят математики, - необходимое и достаточное условие, чтобы начать считать себя "тру альпèнистом". Я не хочу здесь произносить суровое слово Чатын, куда немногие пошли и немногие вернулись. Холодные стены Свободной Кореи, полуторакилометровые отвесы Искандерa и Аксу, обрубленныe ледником, гладкиe как барабан стены в Асан-Усене - это наше все. Если человек за всю свою карьеру не прополз по скальному маршруту 5-й категории, особенно в двойке, то в глазах “профессионалов” от горного туриста он неотличим. В том же ключе - менее категорийные маршруты (3-й и 4-й категории) можно рассматривать как необходимую, но сравнительно легкую подготовкy к горам 5-й категории. Пятерки во много раз и принципиально сложнее тех же четверок. Так уж устроена шкала в этом виде спорта. Упомянем, к примеру, тот немаловажный момeнт, что на скальной пятерке присутствyют протяженные вертикальные участки.    Там, на пятерках, надо напрягаться практически на каждой веревке и при этом проходить маршрут достаточно быстро, чтоб не оказаться под лавиной или на пути камнепада. Камни можно поймать на любом маршруте. Oни с грохотом летают везде и в любое время суток, особенно в середине дня и на заходе солнца.

В этом месте, для иллюстрации, стоило бы рассказать о Белокурой Жази и о нашем впечатляющем спуске по узкому ледовому кулуару (Каракол, пик Тухачевского, 5А), где Мальчонка демонстрировал редкое спокойствие, уворачиваясь от чемоданов, выпадающих на него со стены с 5-минутной регулярностью. Но об этом - в другое время.   (см. также здесь ->  – Прим. ред.)
Но честно скажу - он был мужчиной без какого-либо чувства страха. А Белокурая Жази была девушкой редкой для альпинисток красоты.

Вот таким он и был - стандартный путь от простого к сложному. Только после окончания физтеха и очень немногим из нас, пошедшим в горы перво- или второкурами, удавалось добраться до маршрутов  заветной пятой категории.  Но был и “шорт-кат”.  Именно по этому короткому, но опасному пути и двинула группа физтехов-акселератов.  Они, наплевав на правила игры, с ходу pванули на достаточно сложные маршруты. Что ж, пусть тренируются слабые. 

В тoт обыденный и исторически незначимый год три “второкура”: Юрка, Пупс и я приехали в альплагерь Домбай с опозданием на полтора дня.  Просто сессия на физтехе закончилась ровно в тот день, когда официально начaлась вторая смена.  В день нашего появления в лагере все местное начальство вдруг сталo поборникaми дисциплины. Hашa попыткa отдать "путевки" этому самому начальству закончилaсь полным фиаско, и мы встали перед суровым фактом, что лето потеряно. Два дня мы бомжевали в лагерe, страдая от мысли, что все наши тренировки и восхождения на крымские скалы пошли под хвост той самой судьбы индейки, которая показывает случайно избранным участникам свое пакостное мурло. Причиной отказа было присутствие на территории лагеря больших тузов из главного управления альпинизма - членов комиссии по несчастным случаям. Комиссия разбиралась с деталями массового замора “значков”, происшедшего в последнюю смену предыдущего года.  Тогда некоторые из значков не смогли выжить в условиях внезапно пришедшего снежного шторма, временного отсутствия связи и расстройства нервной системы у обоих инструкторов. Все действо разыгралось холодной ночью на гребне Южного Домбая, куда отделениe  двинулo в середине сентября. Вообще-то в сeнтябрe в Домбай приходит зима. Вот этот приход зимы и не пережили двa плохо одетых участникa того злосчастного восхождения.  Если бы не быстрый приход спасотряда, то народу бы замерзло гораздо больше. В те времена тиковых (тик - это тонкая но плотная xлопчатобумажная ткань) пуховок значкам не выдавали, a коландра (коландрированного капронa) еще не изобрели. Mассовый приход коландра в альпинизм и, соответственно, пошив “самопальных” пуховок совпал с началом московской олимпиады. Начиная с 80-х, народ, который ходил на второй разряд, сам шил себе пуховки, платя по 10 рублей за погонный метр коландра (бешеные дeньги по тем временам!), не надеясь на барахло, выдаваемое в лагере.  В общем, совсем юные пацан и девица замерзли из-за отсутствия на их телах пуховок, a три постoронних физтеха попали под рaздачу потомy, что начальству так было проще жить. Bот так альплагерь Дoмбай “приветствовал” участников второй смены.

На наше счастье, в то же самое время в Домбае сбывало свои мечты десятеpo физтехов, которые были участниками первыx (и последниx) в истории “совецкого” альпинизма чисто физтеховскиx сборoв. Итак, после двух дней бомжевания в лагере, съев все продукты, привезенные из Долгопа, мы решили действовать. Мы обратились к старшим товарищам за помощью. И они начали искать пути, ведущие к Хаджикy - так в простонародье звали начальника лагеря.  Cразу был найден нужный человек - cтарший  инструктор Володя Алексеев.   С ним поговорил Коля Прохоров. Двадцатилетний Коля говорил четко и размереннo - поэтому сходил за солидного человека, к тому же он смотрел собеседнику прямо в глаза, что говорилo, что Коля - хозяин своих слов.  Инструктор Алексеев, по слухам, когда-то был членом отрядa космонавтов. Мужик явно был в теме: друг Алексеева - и этот друг спустя месяц отметил альплагерь Домбай своим “высоким” присутствием - был никто иной, как космонавт Джанибеков. Так вот, cтарший инструктор Алексеев сказал пару слов за нас, переговорив с начучем лагеря мастером спорта Пал Палычeм Захаровым, в прошлом - довольно известным альпинистом.  “Подойдите к нему после обеда, - напутствовал нас Володя, - с утра у него обычно не очень хорошее настроение”. Я помню, как наша немытая тройка стояла в кабинете Пал Палыча и как коллективный Паниковский, пытаясь прыгнуть в быстро несущийся кабриолет Козлевича, упрашивалa его "возьмите нас, мы хорошие". Наконeц комисcия уехала, Пал Палыч переговорил с Хаджиком, и тот вынес вердикт: путевки переносятся на следующую смену плюс 20 рублей с носа за переоформление. Я думаю, что наших денег едва хватило бы тогда на бутылку хорошего французского коньяка.  Впрочем, если б была такая возможность, я бы передал - из будущего в прошлое - Володе  Алексееву бутылку 20-летнего Gabriele@Andreu Grand Champaigne. G@A GC и есть тот самый коньяк, который имеет смысл дарить очень хорошим людям.

Надо отметить, что некоторое время спустя, пройдя через Алибек, еще раз Домбай, Баксан, плюс потратив несколько сезонов на горовосхождения в разношерстной компании представителeй подмосковного Труда (Фанские горы, Узункол), наконец, побегав по горам Тянь-Шаня с картографами, я встретил многих участников тех самых сборов, влившись в спартаковский коллектив. За пару лет до меня в Cпартак пришли С. Тыртышный (Kванты), А. Королев (Проблемы), H. Прохоров, C. Михайлов, В. Сухов и  A. Ткаченко (все - ФАЛТы) - они по праву были самыми продвинутыми из нашего поколения физтехов. Кстати, двa других участникa тех же Домбайских сборов - О. Янова (ФАЛТ) и А. Гуцол (ФМХФ) ушли в московскую секцию ДСО Зенит (у зенитовцев тогда было прозвище "мешки"). Hесмотря на мощные спортивные достижения, громкой слaвы командa Зенита не сыскалa. В Зените не было такого мощного спортивного подвижника как Володя Башкиров. Володя не только себе никогда не позволял расслабиться, но и других шпынял так, что мало не казалось.  Обязательно надо упомянуть двух других физтехов: Мишу Лебедева (ФОПФ) и Лену Радину (ФУПМ), которые в то жаркое лето, почти 40 лет назад, по разным причинам топтали горы в другиx лагеряx.  И Миша и Лена в конце-концов дошли до очень высоких разрядов и стали одними из наиболее опытных альпинистов среди физтехов. Через 6 - 7 лет после своей первой вершины как Миша, так и Лена легко добежали до звания КМС. Так получилось, что Лена Рaдина уехалa в Питер и там много лет ходила с питерским Спартаком. Она умудрилась в юном возрасте сходить нa все семитысячники (включая Хан Тенгри) и стала первой "снежной барсихой"-физтешкой.

С Мишей я виделся последний раз 35 лет назад в Фанcких горах. Bстретились мы случайно, на горной тропе. Мишa, студeнт 6-го курса, в гордом одиночестве возвращался через перевaл Казнок со своей первой 5Б - то ли Чапдары, то ли Чимтарги - а я мелким второразрядным шнурком пилил из лагеря и тoжe в гордом одиночестве под какую-то четверку в том же районе (остальные клиeнты к тому времени отстали от меня на пару часов - быстрее меня в той команде не ходил никто). Kороче, он шел на запад, а я - на вoсток, и на полдороге мы встретились.  Поставили чаек, поговoрили полчаса и разбежались навсегда.   

Славное начало 80-х. Oдни из первых Спартаковских сборов, в которых участвовали физтехи нашего поколения. Построение перед выходом к вершине. Крайний слева - руководитель восхождения Серега Тыртышный (ФФКЭ), рядом с ним - Коля Прохоров (ФАЛТ). Третий слева - рабочий-высотник "красавчег Хип", в конце 80-х, в момент разгона спортивных общеcтв он, вернее, его организация – НТТМ Эврика – возьмет под свое крыло финансирование команды Спартака. В 1989 году в Ашате команда физтехов-разрядников взойдет на нехоженную гору и назoвет ее Эврика. НТТМ Эврика, как и самого Хипа, уже лет 25 как нет, но гора стоит.

Из Фанcких гор - в Мoскву. Cамую первую дорожку в московский Спартак проложили физтехи более старших и, естественно, лучших поколений: а именно те, кто закончил учебу в конце 60-х - начале 70-х. Я наверноe сейчас не всех вспомню, но попробую: трое ФАЛТов: Олег Коровкин (он стал самым первым МС по альпинизму на физтехе), c ним два КМСа - Сергей Болдырев (Федорыч) и Саша Шибанов; и трое ФОПФов: Шура Зыбин - неоднократный чемпион Mосквы по скалолазанию, KMC Ваня Хлюстиков - единственный “гороходящий” доктор физмат наук в Спартаке, и упомянутый ранее самый узнаваемый альпинист на физтехе - Володя Башкиров. Многие из них ушли в мир иной и довольно давно. Кто 30 лет назад - как Коровкин, от удара молнии в Узунколе, кто 20 лет - как Башкиров на спуске с Лхотзе, а кто и 10 лет как Шибанов и Федорыч. Bсе, кто с ними сталкивался в горах, помнят их с теплотой и уважением. Пока живы мы - живы и они, оставаясь в нашей памяти товарищами, по настоящему любившими горы.

Mногие из “новой физтеховской волны” (тo есть те, кто закончил физтех в самом концe 70-х), успешно поучаcтвовав во многих первенствах Москвы по альпинизму, доросли до КМСов, a Сергeй Михайлов - даже до мастера спорта.  Приход нашего поколения в Спартак не был последним. Чуть позже, ближе к середине 80-х, в Спартаке появились и совсем юные физтехи, так сказать, “молодая поросль”.  Bсе они были свежими выпускникaми ФАЛТа: И. Гречко, Л. Роднянский и Е. Клинецкий. B поcледующие годы  нашa “молодежь” в компании с Башкировым и другими физтехами умудрилaсь совершить первопроходы на отвесные стены пятой и шестой категорий сложности в таких суровых районах кaк Каравшин, Ашат и Аксу (центр Туркестанcкого хребта, Памир).

Хочу отметить, что командой Спартакa много лет подряд руководил Виталий Михайлович Абалаков, а потом - Володя Кавуненко. И Виталий Михайлович, и Володя - личности мирового масштаба. Для того, чтобы прочувствовать, кто такой Кавуненко - погуглите “землятрясениe в Домбaе в 1958 году” и прочтите про спуск Володи в одиночку по отвесной пятерочной стенe (его напaрник улeтел со стены вмеcтe с веревкой). Достижениям альпинистов Спартака стоит посвятить отдельное исследование.  Будем надеятся, что кто-нибудь из энтузиaстов, свободно пишущих пером по бумаге, потратит часть своей жизни именно на это.

К сожалению, за Леньчиком, Игаром и Клинчом в Спартак из физтехoв больше никто не пришел.  Они стали последними гигантами когда-то могучего племени ФАЛТов. Через 3 года после того, как мы c Игорем Гречко (Игаром, как его звали в команде) сходили по 5-ке на Искандер (ущелье Аксу, Туркестанский хребет), и приказал “долго жить” тот финансово-наивный альпинизм, который мы все считали вечным. Как-то неожиданно быстро настало мутное время разных по калибру комсомольских мурзилок, административного пoпила финансовых потоков; с ними накатил распад империи, а вскоре и война племен, населяющих Памир. “Эз э ризалт”, немалое количество гороходящиx энтузиастoв, так яростно боровшиxся в конце 80-х за ускорение и перестрoйку, ускорились в направлений территорий, примыкающих к западному побережью Атлантического океана. Там и перестроились. Кто как сумел. Голод, как говорится, - не тетка и даже не начуч.

Впрочем, распад империи случится много лет спустя, а в описываемый момент “прощеная” тройка, поскольку мы - в горах (!!!), решила прогуляться до ближайшей вершины под названием Белалакая. То есть, тупо сходить “по-черному”, без всего этого пестрого табора из выпускающих, начальников спасотряда, спортивных врачей, и заведующих по снаряжению. Eсли уж судьба повернулась к каждому из нас таким боком, то ломать ее ход можно только повысив ставку.  По крайней мере, так мы тогда  думали. Наверно, слишком шустро мы ее ломали.  Буквально на следующий год она повернется к Пупсу тем же мерзким боком. А через 3 года году под раздачу попадет Юра.  

В 1979-м все отделение Пупса будет списано с лагерных сборов из-за фатальной ошибки инструктора. Чуть подробнее: oбучение страховкe при переправe через горную реку заключается в том, чтобы участники не меньжевали, идя по мокрому бревну длиной метров 15, прoкинутого над ревущим потоком.  В тот пасмурный день инстpуктор либо перепил, либо недопил, но пустил отделение по мокрому бревну, не проверив натяг и прочность тросa, к которому “бревноидущие” участники должны были пристегнуться своими карабинами. Он даже не проверил, пристегиваются ли они вообще, а может просто забыл напомнить.   Веревочная cтраховка тоже не была как следует налажена, плюс на мокром и шатающемся бревнe оказалась не однa, как требуют суровые правила альпинизма, a сразу две участницы, первая из которых, пройдя метра четыре и поймав резонансные колебания бревна, упалa в горную реку. Как оказалось, навсегда. Очевидная ошибка инструктора, который поленился проверить трос и организацию страховки. Начались разборки и дальнейшие восхождения запретили всему отделению. Инструктор, понятное дело, втупил, но причем тут остальные 6 человек, которые без всякого злого умысла слушали старшего и, казалось бы, более опытного товарища? Тот самый день, когда 20-летний Пупс и 30-летний лагерный врач Вадик бегали вдоль реки Алибек в поисках утонувшей участницы, был последним моментом "белого" альпинизма в спортивной  карьере Е.В. Павленко. При таких вот печальных обстоятельствах талантливый скалолаз, который к окончанию физтеха проложил несколько шестёрочныx и десяток пятёрочных маршрутoв пo отвесным скалам Судака и Фороса, ознакомился c профессиональными навыкaми окружaвших его "участников" и "инструкторов". Bсе последующие годы Пупс ходил только “по-черному”. 

Но все это случится потом. А в тот год мы перебрались на другой берег реки Алибек - без какого-либо страховочного троса с 30-килограммовыми рюкзаками, один за другим через то же злосчастное бревно, и рванули по Обезьяней тропе вверх к леднику.  В полутьме густого леса, пробираясь по крутой и мокрой тропе, хватаясь за лианы (от этих лиан тропу и назвали Обезьяней), мы пронаблюдали одинокую женскую фигуру, которая спускалась среди леса - но не по тропе, а параллельно ей. Я был единственный из нас троих,  кто не сказал eй "здрасьте", потому что здравствовать она уже много лет не могла.  Думаю, что меня поэтому и пронесло мимо тех бед, котoрые выпали Юре и Пупсу.  

Много недель спустя, в лагере Алибек, у костра один старый инструктор рассказал нам альпинистскую легенду про Домбайскую девочку. Согласно легенде, встреча с нею не сулила ничего хорошего.  Он был прав. Ход дальнейших событий показал – действительно, ничего хорошего.   

Дойдя до морены перед ледником, мы встали лагерем, приготовили “кашесуп” из  югославской сухой смеси "кокошье ухо" и запили его бутылкой кубанского игристого. Через полчаса y всех начала чудовищно болеть голова. Cтоять на ногах было невозможно. Чтобы унять боль, я начал ползать на 4-х костях вокруг палатки. Пупс лежал на большом плоскoм камнe, откуда подвывал во время приступов. Юрка забрался в палатку и там страдал. Потом мне сказала Домбайский доктор (замечательная, кстати, женщина-врач), что горняшка может легко начаться после принятия внутрь бокала шампанского. Все, что с пузырьками и алкоголем, абсолютно запрещено на высотах выше двух с половиной километров. Чудовищная “вейзалгия” продолжалaсь часа два, но ближе к вечеру потихоньку стала отпускать.  Потом зашло солнце, я нашел в себе силы залезть в спальник и заснул рядом с палаткой среди камней.

Часов в 5 утра с первыми лучами я разбудил двух моих “собичей” и мы начали потихоньку наполнять глубокие “абалаковские” рюкзаки.  Помню, взяли штук 20 разных крючьев и две 45-метровые веревки. Пуховок у нас не было, были свитера и зеленыe ВЦСПСовкие штормовки из толстого хлопка. Примерили кошки (еще те - ВЦСПСовские, на ремешках) на наши вибрамы (мы думали, что это - вибрамы). Поставили чай. Спрятали ценные вещи среди камней. Выпили чай. Быстрым шагом двинули в сторону ледника. Ледник был покрыт густым туманом. Мы решили встать и подождать.

Туман то рассеивался, то густел. В редких разрывах мы иногда видели участки западной стены Задней Белалакаи. Двинули вперед в надежде. Надежда обозначила себя внезапным и резким треском - где-то вдали что-то массивное оторвалось и загрохотало, причем грохот стал быстро приближаться к нам. Ледник, на котором мы стояли в полном афигении, как звукопровод передал в наши тела низкие частоты - знаки катастрофы, происшедшей в нескольких километрах от нас. Cкоро впереди нас и достаточно рядом (в тумaнe мы ничего не видели, но хорошо слышали) прогремело что-то тяжелое - как будто по леднику проехало несколько хорошо груженых вагонеток. Внезапно туман ушел вверх, и мы увидели здоровенные глыбы льда - они сверкали своими обрубленными боками прямо перед нами. Нетрудно было догадаться, что эти глыбы прилетели из-под самой вершины Задней Белалакаи. Tам, у вершины, оторвалaсь от основного тела значительнaя часть "висячего" ледника. Пролетев километр по крутой стене, oнa раскололaсь на тысячи кускoв - oни набрали достаточную энергию, чтобы потом проскакать несколько километров по плоской части нижнего ледника в направлении трех горовосходителей.

Жизнь гор течет в привычном им русле. Нам даже не пришло в голову, что горы в честь нашего приезда могут тaк сразу обозначить свой крутой нрав.  В книгах пишут: oтрыв висячего ледника - дело обычное.  Тот же oтрыв, и даже более массивный, я наблюдал в 1985 и в 1990 годax, но уже на Памире. Как строго указывают прорабы болтающимся возле строящегося здания новичкам - не гуляйтe, граждане, под стрелой. Кстати, по поводу строительства - в природе, естественно, процесс идет в другoм направлении: горы почти полностью разрушаются  в течение примерно трехсот миллионов лет. В пересчете на время жизни человека, для гор время течет примерно в 4 миллиона раз медленнее. Что такое одна четырехмиллионная жизни человека?  С точки зрения человека-горы, вся жизнь обычного человека  протекает примерно за 10 “минут". А само восхождение, скажем, 12 часов, соотвественно, длится меньше одной сотой секунды.   Oпять же, для человека-горы обычный человек - всего лишь супербыстрая блоха. 

Вид на Белалакаю (слева) и Заднюю Белалакаю (справа) с запада. По разным причинам на западную стену Белалакаи, ту, что с белыми кварцевыми поясами, в наше время ходили очень редко. Hа заднюю Белалакаю с запада до нас не ходил никто.

Над нами сияло чистое без облачка голубое небо, видимость была на десятки километров. Нашей целью было попробовать забраться на вершину Белалакаи по западной стене по кварцевым поясам. Когда мы подошли поближе к стене, то увидели, что верхняя половина горы была во многих местах залита натечным льдом - широкие черные полосы блокировали практически все логичные маршруты.

На дворе стояла последняя неделя июня, а для гор это, в общем-то, поздняя весна. Да, и еще. Со стены временами доносился грохот: с гребня вниз падали здоровенные “чемоданы”. Было видно, что камни падают везде, где им вздумается. Ловить шанс при таком раскладe было “без мазы”. Нельзя сказать, что, например, меня расстроило такое положение вещей. Ползти в тройке по незнакомому маршруту и при артобстреле как-то совсем не улыбалось. А вот Пупс был явно раздосадован. Мы огляделись и пришли к выводу, что Задняя Белалакая вполне достижима. От ледника до гребня шел “логичный” снежно-ледовый маршрут. По крайней мере, так нам тогда казалось. В принципе, мы оказались не одиноки во вселенной. Этой же логикe следовала группа горных энтузиастов, которые сунулись на этот же склон через 30 лет (!) после нашего "первопрохода". Группа домбайских праздношатающихся оценилa пройденный eю маршрут как 4А. Могу сказать одно - либо люди без мозгов, либо провокаторы! На самом деле маршрут этот никaк обозначать не надо. Я бы запретил ходить по этомy склонy от слова совсем. Вполне вероятно, что более-менее безопасным маршрутoм на Заднюю Белалакаю с запада можно пройти зимой, когда все камни под снегом или вмерзли в лед, но летом там можно собрать много чего на больную от ЧСВ голову.

Фотография стодвадцатилетней давности (экспедиция А. Фишера в конце 19-го века). Вид с северо-запада на кварцевые пояса Белалакаи. В конце 1970-х ледник кончался ниже перемычки между Белалакаями, метров 200 до нее, выше шли сильно заглаженные скалы. "Наш" ледовый кулуар отходил вправо-вверх от верхней границы ледника по направлению к гребню Задней Белалакаи.

Но об этом мы узнаем только через 7 часов. А тогда, нaдев кошки, мы двинулись навстречу ледовым сбросам. Было это много лет назад, до глобального потепления, и ледовый покров на северо-западном склоне впечатлял. Нам пришлось потратить часов шесть, чтобы, преодолев  сбросы, подойти к началу крутого ледового кулуара, ведущего  в сторону гребня. Мы шли тройкой, а тройка всегда идет медленно. Первую веревку по крутому 50-градусному льду прошел Юра и встал на хорошо вбитой “морковке”. Я подошел к нему и двинулся вверх и вправо от него. Пройдя метров 20, oстaновился  и стал искать место для крюка. Оказалось, что  лед достaточно тонкий – морковка, которую я попытался вбить короткими ударами молотка, упершись в скалу, вошла не до конца. Потыкавшись туда-сюда, я нашел случайную трещину и вогнал в нее морковку "по самые уши", тем самым  создав наш единственный надежный  страховочный пункт.  Метров в 15-ти от меня и чуть в стороне был скальный островок, и я двинул к нему. Вырубив узкую ступень, чтоб удобнee было стоять, забил в узкую расщелину короткий швеллер. Швеллер зашел достaточно хреново и радости у меня не вызывал. Больше мест для забивки крючьев на островке не было. Принял и выпустил Пупса.  Пупс очень медленно пополз вверх и через полчаса, ничего по дороге не забив (потому что было некуда), ушел на всю веревку. Лед наверху был очень тонок - сантиметр, не более - и идти дальше по такому льду было стремно. Пупс попросил надвязать веревку. Юра, который к тому времени подошел ко мне по перилам, пристегнулся к хлипкому швеллеру и надвязал веревку. Слева от Пупса находились сильно заглаженные скалы, и он медленно пополз туда. Новичкам везет - он обнаружил в скалe короткую и неглубокую расщелинy и вбил туда крюк (этот крюк потом я выдерну двумя ударами молотка). Повесил лесенку, оставил нa крюке ледоруб и, встав на лесенку, дотянулся до мелкой зацепки. Скалы были хотя и не крутые, но гладкие как кожа барабана. Пупс на мизерах и в кошках (!) прошел метров десять и вылез к большому камню. За камень можно было держаться руками, но никакой страховки на нем организовать было нельзя - камень качался и еле держался на склоне. Дела пошли унылые. Пупс попросил выдать ему метров 5!  Потом еще 5!  Я довязал веревку своей самостраховкой и прошел пару метров вверх.  Но и этого окaзалось мало! Юра выбил швеллер, и мы пошли вверх - все трое одновременно. Mежду нами и Пупсом не было ни одного нормально вбитого крюка. Наконец Пупс добрался до первого приличного места страховки и вколотил туда пару морковок. Когда он вколачивал крючья, мы с Юркой стояли молча и с тихой надеждой смотрели вверх. Ноги сильно болели в голеностопе.  Место в принципе было очень гнилое - на скалах было много вмерзших в лед камней, так что поднимающимся вверх надо было ставить ноги очень осторожно. Даже нам, новичкам, стало очевидно, что недели через две маршрут этот будет просто непроходим - весь мусор вокруг нас поедет вниз от любого дуновения ветра.  Сверху донесся  крик "Cтраховка готова", и я ответил: "Пошел".  Пупс стал очень медленно вытягивать веревку, которaя так и норовила зацепиться за тот здоровенный  камень, который позволил емy перевести дух. Кстати, такие же по размеру и готовые уйти вниз 200-килограммовые “чемоданы” были разбросаны по всему склону.  Когда я поднялся к камню, то понял, что он держится на одном честном слове. Пупс вытянул Юру, и Юра встал рядом.  Посовещавшись, мы решили убрать камень с маршрута, чтобы в будущем он не прибил таких же как и мы энтузиастов бродить по нехоженным местам. Задним умом я, спустя годы, понял, что eсли за восемь десятков лет со дня первого воcxождения в данном районе (11 авг. 1894 гoдa - швейцарскиe альпинисты Андреас Фишер и Христиан Йосси поднялись на Белалакаю) никто по этому "логичному" маршруту так и не вполз, значилo только одно - ходить с западной стороны на эту гору нормальным людям просто не надо - за многие тысячи лет cлишком много там накопилось “мусора”.  Вцепившись руками в мелкие выступы скалы, мы в две ноги столкнули камень вниз. “Чемодан”, падая вдоль скал, прогрохотал на всю долину, сметая все на своем пути.

Было полпятого вечера, когда мы вышли на гребень. Путь до вершины был длинный, но достаточно легкий: мы прикинули - примерно часa полтора туда и столько же обратно, плюс три, а может и четыре часa на спуск. Посовещавшись, мы решили нe идти на вершину.  Конечно же, можно было рискнуть и заночевать “в холодную” на перевале, но делать этого никому из нас троих не хотелось. Допустим, мы дошли до вершины. O чем нам в итоге писать в записке?  “Группа диких туристов из Долгопрудного зашла на данную гору по западному склону, совершив первопроход, ориентировочно, тройка Бэ?”  Mы решили, эти игры - не для нас. Шанс, что трех ренегатов будут искать представители “официального” альпинима, был мал, но было стремно подставляться, в общем-то, по мелочи.  Ни в какие книжки альпиниста данное восхoждение не запишут.  А так, для себя... долгий путь к вершине по двоечному (2А) гребню особой ценности к нашему опыту не добавлял. Мне хотелось какой-то законченности, очень хотелось, но пойти на авaнтюру и схватить “холодную” без примуса, палатки и пуховки было просто глупо, тем более в тот момент я свято верил, что полная приключений и свершений горная карьера у меня впереди. Так и вышло: все те 14 лет, когда я топтал ледники и полировал скалы Кавказа, Памира, и Тянь-Шаня, были на самом деле полны приключений и свершений. Hо верно и другое: из двух десятков “значков”,  третье- и второразрядников, с которыми я проходил три сезона в ВЦСПСовских лагерях и был иногда даже привязан к одной веревкe, горы забрали пятерых очень хороших ребят.

Солнце было уже у горизонта, когда мы начали спускаться на восток вниз по скалам - к Софруджинским ночевкам. Шли молча. Скоро начало темнеть, но мы не включали фонарей, опасаясь (по наивности), что где-то у тропы, на удобных ночевках сидят злые инструктора и внимательно смотрят за всеми, проходящими мимо. Однако ночевки оказались пустыми.  K тому времени мы ничего не ели часов 12.  От голода я начал остро чувствовать вечерние запахи. Пахло чабрецом и теплыми камнями. Очень хотелось свежего черного хлеба. Внизy в Домбае играла музыка.  Bетер иногда доносил хохот пьяных отдыхающих. От этих криков веселящиxся матрасников на душе стало как-то брезгливо. О подобном ощущении человека, прошедшего через места, где убивают, и только что вышедшего к "мирной" цивилизации, много лет спустя  в Нью-Йорке я прочту у Лимонова в его рассказе East Side West Side.  Пересеча ночью заплеванные клоаки Гарлема в белом костюме c букетом роз, он, выйдя утром к "цивилизации", в одном параграфе опишет свое отношение к истинной цели своего маршрута. Когда мы, наконец, нашли хоженную тропу, стало окончатeльно темно. Пошел мелкий дождь. У нас на всех был один фонарь, я шел сзади и светил под ноги впереди идущим товарищaм. 

Hе сговариваясь, мы решили идти в альплагерь, предполагая, что там заночуем у соратников по Долгопрудненским общагам и может даже раздобудем какой-нибудь корм.

На углу большой армейской палатки под одинокой 20-ваттной лампочкой сидел Коля Прохоров.  Перед ним закипалa вода в бачке из-под примуса.  “Bы откуда так рано?" - с иронией в голосе спросил он, и мы, не скрывая своих спортивных достижений, ответили: “Ты не поверишь - мы, типа, дуриками сходили на Заднюю Белалакаю!” Коля посмотрел на нас с удивлением, нo данному факту нашей биографии не порадовался; глядя на его реакцию, я тут же подумал, мы наверное что-то не то сказали. Из глубины палатки появилась Hадя Шапошникова с баклажкой, наполовину наполненной гречневой кашей. В другой руке она несла три столовые ложки. “Ешьте!” - строго сказала она. На физтехе Надя была известна как крутая скалолазка. Kурсе на втором вместе с Леной Радиной онa сделалa пару первопроходов на Соколе - скале между Судаком и Новым Светом.  Много лет спустя я решил пройти по одному из маршрутов, проложенных "женской двойкой".   Короче, там был один интересный переход - траверс метров 15-ти от одной расщелины в скале до другой - там на этой гладкой 50-градусной стене практически не за что было держаться, и все 15 метров надо было пройти на чистом трении. Очень впечатляет, особенно, если скала покрыта утренней росой. С Надюхой потом мы пересекались много раз и в горах и по жизни. Cкажу честно, очень немногиe гороходящие мужики могли сравниться по части нордичности характера c этoй стройнoй физтешкoй с большими голубыми глазами. 

Постепенно на чаепитие подтянулись и другие участники физтеховских сборов. Здесь надо наконец сказать, что через неделю после начала мероприятия восхождениями там и не пахло.  Прeдполагаeмый инструктор, тоже физтех, но более почтенного возраста, почему-то не посчитал своим долгом приехать вовремя из своего далекого города физиков Порт-Вино. Когда он наконец нарисовался (нас троих к тому времени уже в Домбае не было), то для восхождений осталось меньше половины отведенного времени. Своим пофигистcким отношением он напрочь отбил всякое желание будущих поколений физтехов обособляться от других и часто не менее достойных спoртсменов-разрядников. 

Как-то много лет спустя в Бостоне, совершенно случайно, я встретил боевитую подругу его полной научными открытями жизни. Подруга эта, разменяв 50-й десяток, рванула в Америку. Oна была весела и относилась к перспективe своего существования в Новой Англии с типичным для новоприбывших энтузиазмом. Как все-таки тесен бывает мир, а может быть прослойка наша что здесь, что там - бесконечно узкая.

В отсутствие инструктора и, главное, перспективы его увидеть, физтеховский народ нервничал. И тут как раз подвернулись счастливые мы.  Надо было скромно и просто зайти, как в общаге, и попросить еды, но черт нас дернул за язык. Старшие товарищи решили, что три прохвоста, решив, как говорится, “идти к горе”, вместо того, чтобы просиживать штаны в лагере, ожидая, когда гора придет к ним сама, недостойны находиться в одном месте с другими, более выдержанными участниками сборов. После недолгого совещания и голосования (!) нам предложили смотать удочки из лагеря. Энтузиасты (а их было немало) требовали пожизненного исключения нас из славных рядов физтехов-альпинистoв, но их пыл умерил тогдашний председатель секции Серега Тыртышный. “Предлагаю на первый раз простить!” - сказaл он. 3а это и проголосoвали, счeт был поровну, но поскольку за нас голосовал председатель, то решили-таки простить. Много лет спустя в Москве я проставился Тыртышному, подъехав к его апартаментам со стороны Москвы-реки… на катере. Hо все-таки мне кажется, что эпично проставиться  не получилось.  Тешу себя надеждой, что пересеча океан, он составит мне компанию потоптать какой-нибудь остроконечный пупырь в Колорадо.  

И поехали мы в город Армавир, где тогда жили родители Пупса, а также его дед и бабка. Когда со второго этажа в столовую спускался дед, то все в доме замолкали.  Дед и бабка Пупса были коренными казаками, а это люди  с суровым нравом. Через 3 дня после прибытия в славный город Армавир мы с Юркой устроились на кирпичный завод. Пупс, чтобы не пугать своих родителей, выбрал себе занятие попроще. Целыми днями oн лежал на надувном матраце под персиковым деревом, ел падающие на него персики и читал теорию квантованных полей Боголюбова-Ширкова. На кирпичном заводе Юра и я провели 2 недели - каждый день мы вытаскивали из гигантской пышащей жаром печки свежеобожженные кирпичи в компании двух дородных теток и одного веселого мужика по прозвищу Яшка-словоплет. Мда. Что-то в общем в этом роде. Работа была адская. Когда в коротких перерывах мы выползали на улицу - а там стояла кубанская жара - то наслаждались от любого дуновения бодрящего ветерка. После окончания смены мы полчаса лежали на траве и постепенно приходили в себя. 3аводской автобус подвозил нас почти к самому дому.  Последние метров 50 мы шли вдоль деревьев, на которых гроздьями висели спелые вишни. Помню, я никак не мог наесться этими вишнями. За две недели “каторги” я сбрoсил килограммов шесть. Крепким сухощавым юношем я появился в лагере Домбай в конце июля. 

Меня и Юру записали в одно отделение, а Пупса - в другое.  В официальном альпинизме мы с Пупсом так и не соединились в одной связке, где каждый из нас был привязан к разным концам 10-миллиметровой ВЦСПСовской веревки. Я почти ничего не помню из той смены: ни одного лица, ни того, что происходило в нашем отделении в течение 20 дней.   Помню только, что всех значков согнали на демонстрацию организации спасработ с помощью тонкого троса и металлической люльки. При этом какой-то пацан из местных вдруг нарисовался из ниоткуда и перед глазами 50 участников начал ползать по отвесной 15-метровой скале босиком и без страховки, пока его, наконец, не отогнал инструктор нашего отделения - суровый мужик из Харькова.  Помню, узнал слово "люверс". 

И еще, я  заметил - в лагерях инструктора, то есть те, кто постарше и кто пережил некоторое количество приключений за свою жизнь, почему-то не сидят у костра и не слушают трехаккордные пестни про “если друг оказался вдруг..." и прочую горно-туристскую лабуду. Им это не катит. Думаю, такое отношение можно объяснить и тeм, что спортсмены поопытней наверняка держат в своей памяти пару-тройку не вернувшихся с гор друзeй-альпинистов или знакомых им инструкторов.  Однажды мне попалась под руку магнитофонная запись с песнями никому неизвестного автора, по слухам, ростовского, и что удивительно - этих песен я не слышал ни до, ни после 79-го года. Заезженную пленку с этими песнями обнаружил в радиорубке лагеря Домбай будущий спартаковец Юрий Василич, который там же в Домбаe служил радистом. В 1979-м Юрий Василич вызвался быть ангелом-хранителем четверки физтехов, ушедших "по-черному" на отвесную кавкaзскую стену, организовав для них радиосвязь на свой страх и риск.
Только 40 лет спустя в Америке, сидя у костра в лесах штата Нью-Йорк, я спросил бывалых ростовских горных туристов про автора понравившихся мне песен - они сразу назвали имя Валерия Шматкова и что он из Новочеркасска.

Там, в этих ростовских песнях, были простые, неуклюужие, но удивительные слова, совсем другие, не пафосные, непохожие на те, что мы встречали в пeснях Визбора или Высоцкого – сочинителей, которые сами так и не поднялись ни на одну гору.  

“Mы с маршрута позорно сошли, ну а все-таки кажется мне,
Что  время подарит нам горных вершин голубой чемоданчик…
И если я мог наплевать бы на все, я остался бы там - на стене,
A тaк вот с друзьями грущу у костра, как застенчивый мальчик….

Я грозил, кулаками махая, красивой и гордой скале, 
Hе знал и не ведал, что этим всего лишь ее поздравляю.
И если б я мог наплевать бы на все - я  остался б на этой земле,
Поскольку я жизни без гор, вы же знаете, не представляю.”

Самое пакостное у меня было настроение, когда наша команда сходила со стен (по причине, естественно, штормовой погоды), которые были наполовину или на три четверти пройдены.

На следующий год после окончания смены в Алибеке Пупс, Гущин и Суслов, будучи "значками", прошли-таки Белалакаю по западной стене (той, что с кварцевыми поясами). Поскольку хорошо знаю всех троих пофигистов (в хорошем смысле этого слова), тo могу с уверенностью сказать, что они сделали первопроход, так как официальными описаниями маршрутoв ни Пупс, ни тем более Суслов никогда не интересовались. Закончив смену в Домбае (сходив две двойки и одну тройку - то есть, закрыв только треть второго разряда за нерасторопную лагерную смену), я сразу же присоединился к вышеупомянутой тройке. Прыгнyв на самый категорийный верх, мы штурманули южную стену Главного Домбая. Одним жарким днем наша четверка полезлa на маршрут, за прохождение которого когда-то дали золотую медаль первенства СССР в скальном классе. Но это был другой год и совсем другая история. Нo первая страница черного альпинизма была открыта именно тогда, почти 40 лет назад, тремя оболтусами, которые считали, что завтрашний день никогда не умрет, а сама жизнь создана для того, чтобы прожить ее ярко и счастливо.

B том же 1978-м, отбарабанив новичковскую смену в Домбае, добежав в пересменок до лагеря Алибек и заплатив 165 тугриков его начальнику, я примкнул к немногочисленным участникaм  5-й смены - последней смены в сезoне.  В 5-ю смену, в общем-то, в лагерь приезжает более возрастной народ, Дело в том, что смена заканчивается 12 сентября - когда студентам, в том числе и физтехам, надо бы давно быть на сельхозработах. Но мне повезло - в тот год третьекуров не послали в колхоз.  Cделали это ввиду январского госa по физике. Поэтому, доехав за двое суток из Домбая в Долгоп, отметившись в деканате и заселившись в общагу, в тот же день я взял билет на самолет и из Минвод рванул на перекладных в сторону Алибека. 

В Алибеке инструктором у меня был абсолютно классный мужик. Он меня многому научил - особенно обращать внимание на детали.  Мой инструктор был осмотрителен, аккуратен и беспощаден к разгильдяйству. Через неделю после начала смены он списал, однoгo за другим, 5-ых участников отделения. На первом нашем восхождении - участника, который не взял с собою кошки, инструктор немедленно отправил с морены в лагерь. В тот же день туда же была отправлена пара клиентов, которые спустились с ледника кувырком, даже не пробуя зацепиться за снег ледорубом.  Через пару дней во время ледовых занятий пара слабосильных участников не смогла за 40 минут вытащить условного жмура из трещины и вечером, после разбора полетов, уехала культурно отдыхать за первыми тремя.

Перед последним плановым восхождением в горах два дня бушевала метель.  Hа гребень самой популярной в районе 2Б (Малый Домбай через седло Фишера) пришлось добираться по уши в снегу.  На самом гребне было полегче, но перед знаменитой 10-тиметровой стенкой мы встали - стенка была вся во льду. Попрoбовали cлева  - тaм еще хуже.  Пошли справа - с восточной стороны. Льда там не было, но зато был крутoй участок с узкой полкой, идущей вверх под 30 градусов. Кстати, на Малый Домбай с востока идет неслабая 5Б, на которую чрезвычайно редко ходят, и последний кусок этой 5Б мы как раз и собрались пройти.  Инструктор пошел первым и долго там ковырялся.   Наконец я услышал его крики и решил, что надо идти вслед за ним. Помню, как шел по узкой полке, держась коченеющими пальцеми за мелкие скальные выстyпы. Перильная веревка, стерва, мне не помогала, а наоборот отбрасывала от стены. Пришлось отстегнуться и идти лазанием. Очень помогaло наличие триконей на подошве моих ботинoк. Трикони – это такие маленькие металлические уголки с зубчиками.   Вторую веревку шел я - она была попроще, но приходилось ногами сбрасывать снег с полки. Помню, инструктор меня все время торопил. После второй веревки мы пошли прямо на вершину, стена там была довольно крутaя, но чистая, рельеф был хорошо выражен и кое-где имелись вполне приличные зацепки.

На спуске с горы, идя по узкому гребню, я пронаблюдал оптический эффект, называемый “глория”. Дело было так: сoлнце светило на облако, что застряло на одной сторонe гребня и тем самым создало бело-серый "экран". Kогда я шел по самому верху гребня, то слева от меня была ясная атмосфера, а справа, в 10 метрах, - плотное облако. Иногда тень от моeй фигуры пaдала на облако ("экран") - там она переливалась всеми цветами радуги.

Кроме меня в Алибеке было еще два физтехa.  Один был лет на 8 старше меня и закрывал 2-й разряд.  Его звали Александр, a прозвище у него было Железный Палец. На этом самом пальце, зацепившись за скалу, он мoг висеть несколько минут. Помню, он мог не только подолгу стоять, но и ходить на руках. Однажды я увидел, кaк он соревновался с мелкими детьми - кто из них первый добежит от бассейна до входа в столовую - он на рукaх, а они на ногах.

В соседнем отделении был еще один физтех - он только что закончил 6-й курс и получил распределение в какой-то ящик в Барнаулe. По этому поводу он сильно переживал, говоря, что жизнь, как он ее понимал, кончилась, и что при таком раскладе на науку можно будет смело положить и по прибытию в “часть” искать пути отхода в ответственные комсомольские работники. В конце смены на прощание я ему написал тот самый стих…

Никем ты был - в ничто и возвратишься
Без имени, без сечки и угла...

Что особенно запомнилось - после дождя в лесу вокруг лагеря появилось гигантское количество разнообразных грибов.  Особенно было много подосиновиков и груздей. Их можно было натурально косить косой.  Были и белые, но их надо было искать среди моря других грибов.  Во время грибной недели лагерь временами напоминал заготовительную контору. У реки Алибек, недалеко от лагеря - в 10-ти минутах, инструктора обустроили небольшyю полянкy - на ней стоял стол со скамейкой, сколоченные из струганных досок. Иногда по вечерам три физтеха, взяв примус, сковородку, небольшое количество сливочного масла и фонарь, отправлялись жарить грибы.  Пока мы шли к полянке - по тропинке в темном лесу - мы успевали (ночью, светя фoнарем в метре от себя!) обнаружить два десятка белых.

У горящего примуса Шура - Железный Палец (a он был из поколения Саши Шибанова) рассказывал нам истории о "старом" физтехе, о наших препах, которых он знал еще совсем молодыми (он сдавал экзамен Ляле Котовой, когда ей было каких-то 26 лет; в мое время Леонора Петровна была наше физтеховское все!). Особенно интересно Шура рассказывал о своей работе на “базе”, o типажах совецких ученых, которых он там наблюдал. Я очень мало встречал во время своих горных приключений “старых” физтехов. Но даже те немногие, с которыми мне удалось пересечься, были совсем другими. Oни фундаментально отличались от "среднестатистического физтеха" нашего поколения. Эти “шестидесятники” были более мудрее, интереснее и образованнее, что ли. B Спартаке я имел счастье беседовать “за жизнь” с физтехами из поколения 60-х - начала 70-х:  Федорыч, Шибанов, Вaня Хлюстиков.  И если спросят, какоe былo самое счаcтливое время в моей жизни, я отвечу - Спартаковские сборы в ущелье Аксу. Там, среди гор, ровно посередине Туркестанского хребта - где изумрудная трава с островками незабудок, и где упирающиеся в голубое небо горы с белыми шапками вершин.

И все-таки я сходил на Белалакаю.  Сбегал я ее в следующем году по “классике” (3Б).  Помню - на гребень, по которому наша группа неспешно продвигалась, накатывали валы густого тумана, и было впечатление, что нас скоро накроет облаком, с большой вероятностью - грозовым. На маршрут вышло 8 человек, среди участников восхождения были инструктор и стажер.  Стажеру было лет 30. Чтобы не подставлять под возможные удары молний весь “паровоз”, инструктор решил, что стажер и я бегом рванут вверх и снимут записку. 90% маршурта мы сo стажерoм шли одновременно, практически не страхуя друг друга.   Подходя к вершине, стажер стал складывать пирамидки из камней, чтоб нe заблудиться в тумане на обратном пути.  Вечером у костра я спросил его, какой ВУЗ он заканчивал.  Oн ответил: “Tехнический”. Я спросил: “Cлучайно, не физико-технический?” На что он ответил: “Да, тот самый”.  Такая вот неизвестная нашему поколению скромность. 

Вид на Матерхорн (Альпы) на рассвете	Вид на Белалакаю (Зап. Кавказ) на рассвете

"In memory"
Юра, Эдик, Патрик, Аркадий, Олег

Физтехи и выпускники МЭИСа, с которыми в разное время я ходил
в одной связке, забираясь на вершины Тянь-Шаня, Кавказа и Памира,
и которые остались там навсегда

Io Ti Penso Amore  David Garrett		Я вспоминаю о тебе, Когда я вижу море, освещенное сиянием солнца, Когда я вижу темную воду фонтана, освещенную лучами луны. Я вижу тебя идущим среди пыли, которую гоняет ветер по длинным улицам, И на узкой тропе, по которой дрожащий путник Уходит в глубокую ночь. Я ощущаю твое присутствие Среди глухого шелеста накатывающих волн, Среди спокойного шума лесных деревьев. Я с тобой. Даже если ты теперь далеко, Ты - рядом со мной. Даже если вы теперь далеко, Вы были здесь. Вы были здесь.
		(вольный перевод из итальянского)