Синицын А.Н. ЕСЛИ БЫ ЗНАТЬ Синицын Анатолий Николаевич - старший преподаватель кафедры общей и отечественной истории МФТИ, доцент Московской консерватории. В 1981 году окончил с отличием МФТИ (кафедра медицинской биофизики). После учебы во ВГИКе (1986-1991) защитил диплом с отличием по творчеству Л.В.Кулешова. В 1991-1992 гг. работал заместителем начальника отдела киновидеопроизводства и проката Госкинокомитета России. С 1989 года преподает в МФТИ, с 1994 - в Московской консерватории. Авторский курс "История и теория кино".

Зимняя сказка

...Помню прекрасное зимнее морозное утро. Редкие одинокие прохожие медленно пробираются по извилистым тропинкам, едва намеченным в белоснежно-пушистом снежном безбрежье, только подчеркивая своим неспешным движением ту сладостную утреннюю дремоту, в которую казался погруженным этот мир небольшого подмосковного городка, на границу которого вступили мы, пока еще школьники. Мы уже готовились покинуть свою первую маленькую Alma mater - небезызвестный восемнадцатый интернат, ФМШ при МГУ, и сейчас направлялись в гости к тем, кто сделал это несколькими годами раньше. В сутолоке вечера встречи выпускников интерната, в эйфорической радости объятий, среди огромного шумного бала было и знакомство с физхимовскими третьекурсниками. Теперь с ответным визитом вышагиваем мы среди заснеженного студгородка в поисках корпуса №7.

Память не сохранила особенности той встречи, вряд ли что-то значимое было сказано тогда. Осталось два-три впечатления-фотоснимка какого-то нового неведомого мира. Влажно-распаренный запах душевых, мимо которых мы проходили на лестницу, запах, напомнивший дом, когда там большая стирка. Еще какой-то странный, серовато-желтый, непривычно громоздкий батон, с которым пили чай. Мудрено разгороженный холл, наполненный разного рода объявлениями, обращениями, приглашениями; здесь - стенгазета; там - стенды с фотографиями чем-то выдающихся студентов и аспирантов; конечно, суровая бабушка-вахтерша (хотя в нынешние времена никакое "конечно" здесь неуместно - вахтерши стали редкостью, а суровости нет никакой и в помине), - вот такая своеобразная местная объемная визитная карточка. Местная потому, что есть еще одна, общая, - это доска объявлений на столовой. В разных вузах и общагах, в разных городах с тех пор первым делом мое внимание притягивают такие вот доски объявлений с их деловыми предложениями покупок и продаж, сообщениями о потерях и находках, идиотскими шутками и скабрезными исправлениями-приписками, а также разной другой всякой всячиной.

...Зимний день короток. Уход солнца незаметно преобразил все вокруг. Ярчайшей синевы небо становилось все серее и серее, покрылось акварельными прогалинами размытых облачных пятен. Тусклый свет вагона электрички мгновенно изъял нас из этого подмосковного сказочного мира, из этого мифологического хронотопа, как сказали бы умные культурологи-структуралисты.

Почему ФОПФ?

Дороги, которые мы выбираем. О, здесь великая тайна и загадка - как оказываемся мы на том или ином пути.
К моменту окончания интерната у нас сложилось уже достаточно устойчивое сообщество - много позднее я определил его для себя как сообщество провинциалов. Конечно, было множество разнообразных формальных причин: Физтех такой камерный, подмосковный, компактный, и стипендия там выше, и образование там круче (физфак МГУ в те годы традиционно считался намного слабее Физтеха), и народ оттуда появляется на нашем горизонте все больше какой-то живой, активный.
Но вот что удивительно! Выпускников интерната принято делить на две категории: "Ежи" (по литерам выпускаемых классов 10"е" и 10"ж") и "Старики". Первые поступают туда после девятого класса и учатся всего год, вторые - после восьмого и учатся, соответственно, два года. Так вот, именно одногодичники - Ежи, видимо, не успевшие за один год оторваться от своих провинциальных корней, да еще и имеющие гораздо более насыщенную учебную программу, стремятся в основном на Физтех (так, из Ежей 1975 года выпуска, моих одноклассников, на Физтех поступило человек тридцать - это почти половина всего выпуска!). Старики же, вкусившие два года московской жизни, все больше идут в МГУ.

Ситуация с ФОПФом еще более интересна: конечно, здесь тоже есть свой, известный всем, набор формальных параметров - максимальный престиж и крутизна. Но за этим - более глубокая, я бы сказал, метафизическая причина, здесь включается философская проблематика. Две категории тесно взаимодействуют здесь.
Первое - это проблема имени: на фоне имен других факультетов, как-то обозначающих, конкретизирующих, называющих ту или иную область физических наук, "факультет общей и прикладной физики" - звучит максимально общо, неконкретно и тем самым... ни на что нас не обрекает.
Второй пункт тесно связан с проблемой выбора. Нам надо сделать выбор в ситуации, где мы почти не ориентируемся, и ФОПФ - это как бы отсрочка этого выбора, перепоручение его отдаленному будущему как внутри самого факультета, так и в масштабах всего Физтеха, это как бы набор максимального количества потенциальной энергии, которая когда-нибудь потом поможет свалиться в ту или иную определенную лунку, ведь перевестись с ФОПФа гораздо легче, чем на ФОПФ.

Такая детальная логика вряд ли присутствовала в наших головах. Ни о философии экзистенциализма, ни о проблеме выбора, ни о категории имени мы и слыхом не слыхивали в свои неполные восемнадцать лет. Более того, и это гораздо важнее, в 1975 году, когда до обещанного Хрущевым коммунизма оставалось всего пять лет, подобного рода проблематика вообще отсутствовала в ткани социальной жизни страны, ее, так сказать, фактуре. И если хотя бы малейший намек на эти проблемы, глубоко и полно разработанные мировой философской мыслью и уже органично вошедшие в европейскую жизнь, чуть только бледной тенью появлялся где-нибудь в кинематографе Тарковского или театре Любимова, это становилось чем-то неслыханно дерзким, невыносимо заумным и элитарно-скандальным.
Так или иначе на ФОПФе оказывались очень хорошо профессионально подготовленные ребята с тонким метафизическим чутьем.

Если согласиться с развитой логической схемой, то станет ясна одна из удивительных загадок ФОПФа - его, можно сказать, символ и главный миф - Федор Федорович Каменец...
В бытность нашу деканом на ФОПФе был Игорь Александрович Радкевич. Я никогда тесно не соприкасался с ним, но у большинства студентов о нем остались самые добрые воспоминания. Человек корректный, сдержанный, интеллигентный, видимо, очень хороший ученый, реально действующий декан, а не свадебный генерал, он очень точно почувствовал грядущее вторжение компьютерной техники буквально во все сферы физического эксперимента и организовал, по тем временам, такой пионерский курс "Автоматизация научных исследований" со своими лабораторными работами.
Были и другие милые и приятные люди в руководстве факультетом, это зам. деканы: Василий Васильевич Рождественский или, скажем, Сергей Михайлович Коршунов. Они приходили, покачивая интеллигентными (или не очень) бородками, вникали в непредсказуемую стихию студенческой жизни и довольно быстро возвращались к себе, в привычную конкретность научной работы.
Но Федор Федорович существовал, казалось, на Физтехе от веку. "Всем хороша ты, и умна, и оригинальна, и интересна, а жизнь еще интереснее", - писала о Зинаиде Гиппиус одна ее современница. Вот такой непонимаемый, нетрактуемый, неформализуемый, "интересный как сама жизнь" ходил среди многочисленных все знающих, понимающих, просчитывающих физтеховских "гиппиус" вечно изменчивый и всегда живой Федор Федорович, этот Зелиг физтеховской жизни.*

(см. фильм Вуди Аллена "Зелиг").

Радость жизни

Каждый раз, когда я сдавал все экзамены и зачеты на "отлично" я ставил своим друзьям, а жили они со мной в одной комнате, - бутылочку французского коньяка. Уже гораздо позднее я понял, какое это счастье, когда друзья - рядом, какая это уникальная ситуация: рождение дружбы, как легко и необратимо она может быть утрачена. Это была хорошая традиция: таким образом мы перепробовали содержимое прилавков многих московских магазинов, были здесь и "Мартель", и "Бисквит", и "Камю" - ну очень дорого, 18-20 рублей при минимальной стипендии в 55.
Но, была сессия. И было "отлично"! И не было французского коньяка в московских магазинах. И надо было сделать метафизическое усилие поиска. И я не сделал его. А купил армянский коньяк "Ани" и поставил его на общий стол.
В следующей сессии получил я единственную четверку, и было это по курсу Радкевича, и назывался этот курс "АНИ" - автоматизация научных исследований. Так учит нас жизнь, но молодые и глупые, мало прислушиваемся мы, физтеховские гиппиус, к этим позывным жизни.
Надо сказать, курс АНИ студенты ФОПФа не любили. Было в нем что-то слишком конкретное, аппаратно-приборное, в общем, "не царское это дело", его бы РТ-шникам на радость прочесть.

А любили фопфы поразмышлять на темы самые общие, вопросы поднять и сформулировать совсем уж парадоксальные или, наоборот, на простую проблематику посмотреть с совсем неожиданной стороны, взяв ракурс резкий, неустойчивый.
Для того, чтобы так жить, надо много что иметь или... не иметь ничего. Вот так и жили мы в то время, ничего не имея, кроме одной маленькой частности - всей полноты мира. Это было матерое сообщество субъективных идеалистов, которым было очень хорошо.
Мы никому ничего не были должны: нами были очень довольны родители, гордились наши школьные учителя, одноклассники трепетали, попадая под магию очарования нашей нечеловеческой полноты, девственность наша была защитой от разрушительного, плотского, мирского вторжения женщин.
Мы должны были одно - знать предмет и на экзаменах отлить это знание в "отлично". Мы это делали. Это было очень эротично.
Есть такой вид спорта, всегда забываю его название, что-то типа керлинг. Там скользит по льду такая огромная "бамбула", а спортсмен быстро-быстро щеточкой протирает перед ней лед, чтобы проскользила она как можно дальше. Необычайных наград и премий достоин придумавший этот вид спорта, и уж никак не меньше звания доктора философских наук. Вот она - идеальная модель экзаменационного процесса.

Был у нас очень вредный и, конечно же, молодой преподаватель по математическому анализу на первом курсе, по крайней мере, так хочется ему польстить. И кажется мне, беру на себя такой грех, загнал он меня с полным баллом по письменной работе к преподавателю Д.В. Беклемишеву, решил поставить такой эксперимент.
Я о нем слыхом не слыхивал и даже не представлял, кто это такой, но когда сел к нему за экзаменационный столик, там уже размазывали по щекам редкую по тем временам косметику две моих сокурсницы. Мы повели разговор о том, о сем, и я сразу почувствовал достойного собеседника: он понимал кое-что в матанализе! Поэтому нам не грозила какая-нибудь банальная лемма о двух милиционерах, а решали мы вопрос о числе действительном (или как говорят петербуржцы - вещественном) и, соответственно, разбирались с Дедекиндовым сечением. И говорили о всяких кольцах и полях, и был такой едва заметный выход, такая припорошенная снегом стрелка железнодорожная, едва заметная, ведущая уже к числам комплексным. И чуть-чуть, заметно едва, замешкался я (артист!) перед этой стрелкой, и заскользила ледяная бамбула, а ответ был уже на другом языке: "да это просто точка плоскости с отмеченным нулем и единицей".
И заработал дальше сюжет, сюжет согласований, стыковок и инвариантностей: все оказалось непротиворечивым, довольные друг другом, мы, наконец, разошлись. Хороший был керлинг, хочется верить, что двух-трех однокурсников он спас от неминуемой беды, так как отнял много времени у "матерого волка".
- Что, пара? - вернул меня к реальности вопрос болеющих на выходе из актового зала, видимо, слишком я был уставшим и погруженным в себя.
- Да нет, отлично.
Это была моя первая сессия на Физтехе. Дальше все становилось как-то обыденнее, привычнее, все реже появлялось то высокое ощущение полета - слабела интернатская закалка. Помню великолепного Андрея Вадимовича Булинского, не устающего твердить мне на урматах: "Работать надо, Синицын, работать!" Твердая пятерка у меня, конечно, была, но почуял он каким-то образом мой потенциал и то, что движение продолжается уже исключительно по инерции. Да какие тут к черту урматы, если свадьба на носу?

Помню Аллилуева Сергея Павловича. Тоже досрочная сдача квантов и пятерка. Но назвал он меня как-то у доски вычислителем. Было это очень обидно, и подействовало как холодный душ: ведь верно - не вычислителем надо быть, а в теоргруппу Горькова поступать. А вместо теоргруппы появилась еще одна молодая физтеховская семья.
А то совсем беда. Как-то до женитьбы было дело: я старательно решаю контрольную по химии, а в это время наш преподаватель, такая мягкая милая женщина Ольга Николаевна (жена проректора Д.А. Кузьмичева - грозы тогдашнего Физтеха, главного "отчислителя" студентов) зашивает мой пиджак.
Был чудесный Акиндиныч - Игорь Акиндинович Фомин. Однажды пошли мы группой вместе с ним в ДК "Вперед" на "Зеркало" Тарковского. Выходим, пожимаем плечами, ничего там не поняли. Вспоминаю сейчас, - диву даюсь: ну чего там не понять было в этом предельно чистом по стилю и ясном фильме? Да кто же мы были такие, что за нелюди, если один милый, играющий, правда, циника, мой друг (теперь видный теоретик) назвал эту картину менструацией мысли, вот он знаменитый физтеховский стиль!

Было, конечно же, много и противного, часто просто отвратительного: пропускная система и вахта в общежитии, унижение какого-то нелегального, но всем известного проживания там вместе с женой. Все эти комсомольские бдения и ленинские зачеты. Бытовали мнения о стукачах в каждой группе. Да, еще картошка, эти совхозные поля, - здесь не сама работа, а эта едва уловимая интонация рабского труда, какой-то оскорбительной игры в добровольность нашего там пребывания.
Военная кафедра, наконец. Сейчас вспоминаю и думаю, ну чего мы так на нее взъелись: у всех свои правила игры. Просто не с чем нам было сравнить, так сказать, почувствовать разницу, - это пришло позднее. А пока - подавай нам обязательно длинные волосы, усы, а то и бороду. Хотя с большой теплотой вспоминаю подполковника Фролова, даже сам и не знаю почему. Как-то остался в памяти, по-человечески мил. В общем, много всякого было, другие авторы, я думаю, напишут об этом.
...А я пока представлю читателю эти предельно субъективные, почти художественные воспоминания, этот роман о неком вымышленном Физтехе. О Физтехе настоящем, с его жесткими рычагами и пружинами государственной власти, его глубокой причастностью тоталитарной истории XX века, я почти ничего не знаю, да и мало кто знает.

Стройотряд

Среди прочих радостей жизни была одна особая, - настоящая радость настоящей жизни - это стройотряд. Это - "сессия сдана и стипендия дана, на Физтехе начинается"... лето. Самолет во Владивосток (или Кустанай, или Барнаул, или Южно-Сахалинск) - и здравствуй, новая жизнь. Очарование необычной чужой природы, прелесть маленьких деревенек, приютившихся то ли у самой китайской границы, то ли в затерянном мире Горного Алтая, тихая уютная жизнь местного народа - другая жизнь!
Мы там были как инопланетяне. Наши рассказки, фольклор, песни под гитару у костра, наши манеры, способ одеваться, говорить, работать наконец, - все было иное! И эта удивительная внутренняя свобода, свобода временности пребывания здесь и теперь, мы уедем и больше никогда сюда не вернемся, никогда больше не увидим этих людей, не потанцуем на этом клубном дощатом полу. Свобода мира сновидения. Милые, прекрасные, разные люди, вот они - ожившие герои шукшинских рассказов. В Москве, в Европе (как здесь говорят: на западе) они, за редким исключением, не бывали никогда и многому, для нас очень привычному, очевидному, просто не верят.
- Вы уж не ходите, пожалуйста, по деревне в шортах и не морочьте нам голову, что народ по Москве так ходит.
- Да никогда не поверим, что вас насильно гонят в военную академию, а вы всеми путями стараетесь этого избежать!
- И чего это вы работаете, как чокнутые, с восьми до восьми.
Сколько в прошлом году заработали, две тыщи за лето? Ну, это вы загнули!

Здесь появилось интересное наблюдение: мы снимались из Москвы, ехали в Алтайский край, хорошо там работали и неплохо зарабатывали. Алтайская бригада шабашников снималась в Волынь и привозила оттуда немалые деньги. А волынские плотники какие-нибудь, тюкали своими топориками где-то в Подмосковье и тоже были премного всем довольны. Что за нонсенс: почему нельзя пригодиться там, где ты родился?
Тут большой секрет. Дома - свобода полета ограничена, там семья, друзья, соседи, налаженный общий строй жизни, там, - если у тебя особые отношения с начальством, то это уже надолго. В шабашке же тебе можно все, тут ты чужак и, если работаешь с восьми до восьми, то никто к тебе по этому поводу особо не пристает и попить пивка не зовет.
Если угодно, стройотрядовцы в Приморье - своего рода малый народ, по Шафаревичу. И понятие это, сдается мне, скорее системное, чем национальное.
Тихий океан, акваланги, катера... Крутое местное комсомольское руководство.

Как-то договорились о небывалом: на День строителя дать концерт в зоне строгого режима под Владивостоком. Тогда только что умер Высоцкий, и заключенные еще не знали об этом. Помню тихий ужас на лицах офицеров, желваки на скулах заключенных и едва сдерживаемые слезы, когда один из наших, посвящая песню его памяти, видимо, без всякой задней мысли запел: "Когда другой мои читает письма, заглядывая мне через плечо." Казалось, еще одна маленькая искорка - и будет взрыв.
Нас предупреждали, что в зоне могут не аплодировать, куда там, - все наши СТЭМовские миниатюры прошли на ура! Долго не хотели отпускать, накормили обедом (наверное, все, какое было в борще мясо, нам отдали), потом затеяли играть в футбол. Если мяч падает за первое ограждение из колючей проволоки, то - пенальти.
Вернулись к себе, как-то стало страшно: получилось, что своим визитом мы рвали им души: показали кусочек какой-то иной счастливой жизни, а у них-то она - своя, тоже - другая, но совсем другая. У них своя зона, у нас - своя: когда высаживались с катера в Славянке, было совершенно точное ощущение сталкеровской Зоны Тарковского.
Тяжелый влажный туман делает все звуки гулко-непривычными, ржавеющие металлические ошметки каких-то тракторов странными руинами громоздятся среди необычно сочной субтропической зелени Приморского края. Покосившиеся столбы, один - вовсе висит на проводах, всем своим видом нарушая логику привычного мира. Кривая одноколейка уходит по деревянным шпалам в провал между сопок, того и гляди оттуда появится сам Сталкер на своей дрезине. Что творил Тарковский, фантастику или реальность в этом своем фильме?

Физтехи любят бросить вызов, поиграть со стихией, поэкспериментировать над ней. Это проходит безнаказанно, когда вы добавляете в правую часть уравнения что-нибудь весьма оригинальное, - примем такой тезис хотя бы в пределах этой статьи. Но жизнь не прощает таких шуток, по крайней мере, всегда выставляет серьезный счет.
Мы - это физтеховский ССО "Неотразимый". У нас все классно. У нас - команда, весело, денежно. Мы виртуозно решаем вопросы производства. Можем автокраном опустить в котлован экскаватор, вынуть еще метра два глубины грунта и оформить всю эту работу как достижение землекопов.
Природа приняла вызов. Трагическая случайность (или закономерность?) - в шторм тонет мой одногруппник - влечет за собой целую цепочку трагедий. Близкие требуют кары, и хотя об убийстве и речи никакой быть не может, все равно - наказать. Посадить! Упрятать в тюрьму хоть за что-нибудь, например, за финансовые нарушения. Так сталкеровская Зона начала драматургически прорастать в зону уголовную.
Так подверглись жестким деформациям несколько человеческих судеб: столыпинский вагон от Москвы до Владивостока, многие месяцы ожидания суда в тюрьме, бесконечные процессуальные действия. Нет, я не был в эпицентре событий, но даже на почтительном расстоянии прошибал холодный пот. Не знаю, что их спасло? Самоотверженная помощь друзей? Абсолютная неграмотность, процессуальная некорректность следователей (а зачем напрягаться - все равно посадим)? Приход к власти Андропова, начавшего шерстить органы МВД?
Но уж во всяком случае Физтех их не спасал, ребята были отчислены за неделю до защиты диплома, и все постарались быстренько умыть руки. Такие были времена - мало кому хотелось становиться под удары бесчисленных райкомов и обкомов. Достойно повели себя на кафедрах, там негласно позволили защитить дипломы, так сказать, до лучших времен, когда все это можно будет документально оформить. На сегодняшний день никто из этих ребят в науку не вернулся, а были все далеко не худшие головы. Да, 18 месяцев в тюрьме - это не шутка (и это только в ожидании суда, после суда всех отпустили на волю). Как не шутка, то тайное знание о жизни, которое стало теперь явным для нас. Что нам тогда был "Архипелаг Гулаг"? Мы сами могли его написать, хотя в те времена и за чтение, и за писание подобного еще давали срок.

Недоумение

Ваш же покорный слуга продолжал заниматься теоретической биофизикой и забрался там в область совсем уж пионерских, по тем временам, исследований. Но об этом позже. Сейчас поговорим о другом.
На старших курсах, ближе к диплому, как-то медленно, но необратимо начала меняться общая диспозиция бытия. Все то милое и радостное, что было связано с Физтехом, становилось блеклым, безжизненным, а главное, оно не получало своего дальнейшего развития, не имело, так сказать, внутренней драматургической пружины, оставалось герметически замкнутым само в себе. С другой стороны, неприятное и противное, казавшееся таким временным неудобством, чему и внимания мы не уделяли, наоборот, крепло и демонстрировало глубинные связи с жизнью.
Общая атмосфера маразма брежневских времен, полная логическая несостоятельность происходившего вокруг, откровенная лживость официоза - это начинало сильно надоедать. Главное - было совершенно очевидно, что этой могучей власти ничего не стоит корректно выполнять свои управленческие функции: два-три точных системных решения, аккуратное использование экономических рычагов, помноженное на легкую идеологическую проработку - и вас уже перестают обсчитывать в магазинах и ресторанах, а ученые, студенты и солдаты сами рвутся на колхозные поля, коль уж без этого никак нельзя. Вместо этого были грандиозные идеологические кампании на глиняных ногах. Да, могут, но не хотят, а может быть, все-таки не могут?

Мы уже знали русскую деревенскую глубинку, помнили тех прекрасных людей, великих тружеников. Единственное, что делала власть, это только мешала, всячески обессмысливала их труд. Хуже чем в анекдотах: то сеют по указанию партактива чуть ли не по снегу, то запашут в землю великолепный урожай приморских помидоров и перца.
Подобное происходило и в науке. С одной стороны, очевидно, что физтеховское образование уникально и недешево обходится государству. С другой - мы ведем какой-то отвратительный, получеловеческий образ жизни: нам ничего нельзя. Девушку в общежитие привести - нельзя, жить в одной комнате со своей законной женой - нельзя, даже родителей поместить на время в Зюзино - проблема. Повесить на стены две-три картинки - нельзя. Нет, все, конечно, можно, но как-то тайком, полулегально.
Посещать места, где могут быть иностранцы, - ни в коем случае. Читать интересную, философски содержательную литературу, полемизирующую или хотя бы диссонирующую с генеральной линией (а это, как правило, машинопись, считай, диссиденщина) - категорически нельзя, тут вообще беда. Пытаться построить научную карьеру, оставаясь вне ВЛКСМ и КПСС - пиши пропало. Да мало ли чего еще там было. Даже денег серьезных заработать в стройотряде комсомольском, как оказалось, тоже - нельзя. При всем том, огромное напряжение, которого требовали серьезные занятия наукой, помноженные на неустроенный быт, попросту подрывали психологическое и физическое здоровье, особенно холостяков, а это подавляющее большинство. Отсюда пьянство, преферанс, уход в дворники. По Москве появилось несколько, как мы их называли, дворянских гнезд. На Белорусской и Маяковке, на Плющихе и Сивцевом Вражке, в переулках Старого Арбата завелись конгломераты физтеховского студенчества, успешно обслуживающего московские тротуары. Это было чудесное знакомство со старой Москвой, это была свобода, московские театры, лучшие кинозалы, это была еще одна - другая - жизнь. Жаль - нет места в этих скромных записках такой захватывающей вставной новелле. Но таков был удел немногих.

Остальным предлагалось одно - сдаться. Надень строгий костюм, в нагрудный карман - партбилет, ешь глазами... кого-нибудь, кто решает вопросы, и все тебе будет. Конечно, не сразу, потихоньку-помаленьку, но дела пойдут: аспирантура, диссертация, прописка, квартира, престижный НИИ. И возникает большой вопрос-недоумение: а кому это надо? Тут ведь большая хитрость, я, конечно, могу под всем этим подписаться, даже с большой легкостью. Но тогда по гамбургскому счету ничего серьезного в науке я не сделаю, Да и вообще есть масса других, гораздо более приятных способов добывать чисто материальные блага, при чем здесь вообще наука?
Может, кто-то и способен размножаться в неволе, но опыт показывает, что дело это малоприятное и успех тут маловероятен. Даже академик Сахаров не выдержал, а умнейшая, говорят, был голова. Нам-то понятно, чего он по большому счету не выдержал. И его полнейшая беспомощность в политике показала оборотную сторону этого компромисса умнейшей головы. Так я думаю, на истину не претендую, может, ошибаюсь, - многого не знаю. Остается только одно большое недоумение: то ли нами, как хорошим дорогостоящим микроскопом собираются забивать гвозди, то ли мы вообще не понимаем., на каком свете находимся. Некоторые спивались, среди них талантливейший интернатовец, победитель международной математической олимпиады в Лондоне.
Хотя есть и жесткие ребята - "и от бабушки ушел, и от дедушки ушел". Но у них строго: работа, спорт, семья. Никаких шагов в сторону и ненужных мыслей. Именно такие проложили первые торные пути за границу, позже оказались среди первых завоевателей Америки. Сейчас уже, наверное, стали американскими гражданами и никакой особой ностальгии по России не испытывают. Впрочем, у них всегда было все в порядке. Это, видно, судьба такая у них.

Морковка перед носом

А у нас судьба другая. Несколько неосторожных шагов на шестом курсе - и накануне самой защиты, я, уступая просьбе шефа, оказываюсь на совершенно новой кафедре, да еще вдобавок и на другом факультете. Дальше - больше: не сослался в дипломной работе на книгу "нужного" человека и прощай аспирантура и красный диплом. Скандал на защите - ситуация совсем не физтеховская, на Физхиме вообще не поняли откуда что взялось.
Эта смешная история связана с не менее смешным НИИ, как-то угнездившемся в свое время на Физтехе: по биологическим испытаниям химических соединений. Просто Стругацкие какие-то. Даже аббревиатура, говорят, была когда-то такая же хулиганская: НИИБИ Пирузяна в Купавне. Тоже отдельный роман. Хотя примерно в те годы вышел фильм грузинский "Голубые горы или неправдоподобная история" - очень нравился нашим сотрудникам, действительно, сходство местами разительное.
Ну, подключили тяжелую артиллерию, отстояли диплом, а от аспирантуры я сам отказался. Зато Лев Арамович Пирузян отметил лично, и сходу, со студенческой скамьи, продвинул по служебной лестнице.
Олег Михайлович Белоцерковский пожал руку, вручая диплом, и спросил негромко: "Вы откуда?". "Мы из Ельца", - даже на Рейхстаге была такая надпись. И какая-то теплая искорка проскочила между нами. Да ведь он, вроде, почти мой земляк, наш, ливенский, с орловщины. Хотя точно это утверждать не берусь, может, просто хотелось, чтоб было так.

И снова огромный и радостный целый кусочище жизни. Выпало мне поработать в коллективе прекрасных людей. Это были ученые совсем другого склада: биохимики, биологи, медики, но не их научные заслуги делали их столь интересными. Тут была атмосфера клуба, светского раута. Тут тонко и остро шутили, понимали кое-что в литературе, театре, кино. Да и в жизни кое-что понимали. Тут были люди с корнями, с историей.
Соседней лабораторией заведовал сын самого Маленкова (кстати, беспартийный), большой любитель парадоксов: как-то на лекции торжественно провозгласил нам, что этика - это наука о конечных целях, было над чем подумать. Где-то в недрах института работала жена внука Брежнева, а чуть ли не в соседней с ней лаборатории - дочь академика Сахарова. А один завлаб вообще оказался резидентом какой-то разведки, и упекли его, говорят, лет этак на восемь.

Директор института Пирузян в стоптанных сандалиях сам раскатывал за рулем потрепанной "Волги", но был вхож в Кремль. Это чувствовалось: в лабораториях трудно было отыскать отвертку, молоток или паяльник отечественного производства - все "оттуда". Не говоря о матером хромато-масс-спектрографе, управляемом новеньким компьютером PDP, во всей стране, по слухам, таких установок было всего две. И это в ситуации международного эмбарго на ввоз компьютерной техники. На Физтехе в это время мои товарищи из Института проблем управления носили в лабораторный корпус на БЭСМ-6 колоды перфокарт.
А у нас народ не мелочился. Кому-то пришли очередные ящики с импортным оборудованием, но не только с оборудованием, были и милые "презенты" - аккуратно упакованные роскошные дубленки. Кэгэбэшники взяли с поличным. Тоже - слухи.

Такая вот лебединая песня застоя. Много интереснее физтеховской аспирантуры. А диссертация? Да, пожалуйста! Только тогда ты оказываешься в положении человека, которому что-то надо. А раз тебе надо, значит, тебя можно запрягать, и с такой роскошной морковкой перед носом ты потащишь на себе всю эту шоблу, и это будет справедливо, потому что должен же кто-то работать среди всеобщего кайфа, да и никакими родственными связями ни с Микояном, ни с Брежневым ты не обременен. И потом все это будет мило, мягко, опять же, справедливо, потому что ты честно получишь свое и даже, может быть, займешь место в каком-нибудь приличном клане.
Вообще, не перестаю повторять, что брежневская эпоха была торжеством справедливости. Все дороги открыты. Хочешь быть крупным партийным руководителем - пожалуйста. Вкусно есть и сладко спать - нет проблем - требуются, требуются, требуются: завмаги, завскладом, заврестораном. Жить в Москве - строй олимпийские объекты, дворником на худой конец, иди по лимиту. Правда, возникает некоторый дефицит нравственности, достойного существования, духовности - что тогда? Протестовать, диссидентствовать, страдать за Христа,
или Будду, или Иегову - нет проблем: страдания по полной програм-ме, без дураков.
Только вот интуиция, какая-то у нее своя была логика, и не подвела-таки. Тут все и кончилось. Или только началось?

Да еще, конечно, уровень науки. После прекрасных лекций Александра Александровича Нейфаха, Владимира Михайловича Хаютина, Виктора Семеновича Гурфинкеля, Льва Лазаревича Шика, Эдуарда Михайловича Трухана, Михаила Владимировича Волькенштейна физиологию, биохимию и биофизику мы знали, как боги. Никакой выпускник медицинского вуза не дотягивал до этого уровня. А тут надо долго объяснять коллегам, что если период полувыведения препарата из организма 8 часов, то через 16 часов он там не кончится, а будет его целая четверть от первоначально введенной дозы.

Все у нас получится

Что-то происходит в мире. Точнее, так: в мире всегда что-то происходит. Историческую перспективу держать трудно, но перемены огромны. Вот уже разъезжает новый, да и не новый, русский по Европе и Америке, и многое ему там кажется весьма посредственным. Вот уже физтехи колонизируют "самую свободную страну мира", да и в Париже с Римом не самые последние люди. В Крым теперь отдыхать никто не ездит, и это - резонно. Главное, чтобы что-то происходило в личной жизни, желательно, хорошее. Вот уже и Физтеху стукнет скоро полтинник. Каков он теперь, наш Физтех? Диалектичен, как и положено: сохраняется, изменяется. Даст Бог, к семидесятипятилетнему юбилею напишем и об этом. А пока - точка.

Баковка - Москва - Долгопрудный. 
Страстная неделя Великого Поста, 1996 год.